же офицеры знали свое дело и распоряжались отлично. Так началось трехдневное отсиживание. Неприятель палил всю ночь; с рассветом огонь усилился. Гранаты, ядра все чаще и чаще ложились в отряд, убивали лошадей, ранили людей.

Казаки также не сидели без дела: они метили в артиллеристов, снимали с лошадей джигитов, подъезжавших ради удальства поближе, или же били начальников, отличавшихся нарядной одеждой и убранством коней. Многие вызывались кинуться в атаку, но Серов не позволил. Им и в голову не приходило, что перед ними не шайка бродячая, каких в Туркестане бывало иную пору много, а целая армия, снабженная всем необходимым для продолжительных действий. Коканцы тоже, видно, не сразу оценили силу казаков; знай они состав сотни, едва ли бы держали ее три дня в осаде. Как бы там ни было, а дело их не выгорело, потому что тайный умысел Алимкула сам собой разоблачался. Чтобы скорее покончить, он приказал плести хворостяные щиты, и пока подвозили хворост, пальба не смолкала ни на минуту. Уже 4 артиллериста полегли у своего единорога; их места заступили казаки. Около 2 часов пополудни уральцам послышались со стороны города орудийные выстрелы. Не было никакого сомнения, что то приближается выручка. Здоровые встрепенулись, ободрились; раненые приподнялись, стали прислушиваться. Пальба то стихала, то снова возобновлялась. Вот-вот совсем близко — и вдруг сразу замолкла. Как ни напрягали слух уральцы — нет ни звука, точно хотели их только подразнить. А дело было так.

По выстрелам от Икана в городе догадались, что казаки отбиваются, почему комендант выслал наутро небольшой отряд с приказанием, если неприятель окажется чересчур силен, то в бой отнюдь не вступать, а отойти назад. В таком большом городе, как Туркестан, всего-то находилось 2,5 роты, почему каждый защитник был на счету. Маленький отряд, не дойдя версты три до казаков, был окружен коканцами, угрожавшими отрезать его от города. Тогда он повернул назад, с трудом уже пробился к Туркестану, а в 6 часов вечера преследовавший его неприятель рассыпался в городских садах.

Алимкул сделал попытку склонить казаков на измену. Он прислал Серову такую записку: «Куда теперь уйдешь от меня? Отряд, высланный из Азрета, разбит и прогнан назад; из тысячи (!) твоих не останется ни одного, — сдайся и прими нашу веру: никого не обижу!» Доблестный командир сотни не отвечал; за него ответили казаки усиленной пальбой. Все думали, как один; розни не было. Наступила ночь. Два казака — Борисов и Черняев — да верный киргиз Ахмет вырядились в опасный путь. Получив от сотника записку, они сели на лошадей и среди добрых пожеланий товарищей скрылись во тьме. На них возлагалась последняя надежда; они должны были или умереть, или пробраться в Туркестан. Просидели в истоме удальцы другую ночь; приближался праздник заступника русской земли — Николая Чудотворца. Не радостно встретили его казаки. Истомленные голодом и жаждой, измученные трудом и бдением, они глядели страшно, точно выходцы с того света; лишь воспаленные глаза дико блуждали, ни на чем не останавливаясь. Смерть для многих была бы отрадой, спасением — и она стерегла свои жертвы. В 7 часов утра закипел отчаянный бой. Неприятель палил жарко, наступал с трех сторон разом. Все лошади были перебиты; 37 человек лежали уже мертвыми; остальные отбивались в каком-то чаду. Отбив 4 атаки, одну за другой, уральцы поднялись, крикнули что было мочи «ура!» и пошли напролом. Отчаяние придало этим людям нечеловеческую силу. Коканцы, не встречавшие ничего подобного, расступились перед горстью людей, готовых умереть… Бодро и мужественно подвигалась кучка казаков по направлению к Туркестану, но хищные коканцы скоро сообразили, что их можно перестрелять, не подвергая себя ни малейшей опасности. Конные сажали на крупы лошадей пеших сарбазов и подвозили их на близкий выстрел. Если кто из уральцев падал, истекая кровью, то конные налетали, как ястребы, на свою жертву и спешили отрезать голову, Часто меткая пуля снимала такого хищника в минуту его торжества, когда он поднимал свою добычу. При виде такого поругания раненые казаки тащились из последних сил, скрепя зубами; других вели под руки. Сотнику Абрамичеву пуля попала в висок — он пошел под руку; другая ударила в бок — он продолжал переступать; наконец разом две пули прострелили ему ноги. «Рубите скорее голову, не могу идти!» — вскрикнул сотник отчаянным голосом, склонясь к земле. После едва узнали его истерзанный труп.

Зимний день кончался, начинало темнеть. Напрягая последние силы, уральцы все шли да шли. Уже совсем под городом они услыхали ружейные выстрелы, понатужились, прибавили шагу и вскоре завидели бегущих навстречу солдат: то была вторая выручка, высланная как раз вовремя, чтобы принять на руки уцелевших бойцов. Их уложили на подводы и отвезли прямо в лазарет. «Иканская» сотня, как ее стали называть, потеряла половину своего состава; сверх того 36 человек было ранено. Этой сравнительно ничтожной потерей они заплатили за спасение края. Бог знает, чем бы кончилась затея Алимкула, не задержи его уральцы. Их подвиг остановил поход коканских полчищ; он прогремел на всю Среднюю Азию и восстановил славу русского оружия.

Государь император пожаловал всем участникам Иканского боя знаки отличия Военного ордена, а есаулу Серову — Георгия 4-й степени, кроме того, следующий чин. Многие из героев этой сотни здравствуют и поныне.

Занятие Ташкента

После неудачного набега под город Туркестан Алимкул выместил свою досаду на жителях Икана: он перегнал их в Ташкент за то, что они встречали русских радушно. Теперь Ташкент стал сборным пунктом коканцев. Однако торговое сословие этого города держало сторону русских и призывало Черняева, ручаясь ему за успех; муллы и вообще все духовенство тянуло к Бухаре; часть населения стояла за подчинение Кокану, а четвертая и наиболее многочисленная партия вовсе не желала чужеземной власти. Она-то и оказала самое сильное сопротивление.

В конце апреля следующего 1865 года перед садами, окружающими городские стены, вторично появился небольшой русский отряд, силой в 9,5 роты при 12 орудиях, под начальством самого Черняева. Хотя из Петербурга не было прямого приказания занять Ташкент, Черняев решился им овладеть на свой страх, будучи уверен в храбрости войск.

Черняев еще во время пребывания в Чимкенте получил сведения, что бухарский эмир затевает поднять все население Средней Азии, объявив «газават», или священную войну, и двинуть его во имя пророка против русских. Были даже слухи, как будто часть его полчищ уже выступила по направлению к Ташкенту. Таким образом начальнику отряда, заброшенного за 2 тыс. верст от Оренбурга, пришлось выбирать одно из двух: или