Около тысячи распростертых трупов убедили коканцев, что им его не сдвинуть. После недолгих переговоров коканцы согласились на уборку своих убитых, а в это время вдали послышалась канонада. То приближался отряд Черняева, извещенного об опасности. Он шел днем и ночью, чтобы спасти Мейера, и когда до его слуха стали доходить звуки выстрелов, он, чтобы подать о себе весть, приказал палить из пушек. Полсотни сибирских казаков и 75 конных стрелков с двумя орудиями понеслись было вперед, но коканцы не допустили их к отряду и, окружив со всех сторон, держали в осаде более пяти часов. На выручку своих полетел с киргизской милицией сам Черняев — и он не мог пробиться: конное скопище преградило ему дорогу. Тут выручил их всех остававшийся сзади подполковник Лерхе: он приказал свалить с телег всю кладь и подвез на них 73 полуроту стрелков. Тогда только удалось соединиться с казаками, которые под начальством войскового старшины Катанаева все это время отбивались с вершины занятого ими холма. По соединении оба отряда, Мейера и Черняева, выдержали еще встречу с коканцами под стенами Чимкента, после чего разошлись к своим местам.

Через 2 месяца начальство над всеми войсками на Ко- канской линии было передано генералу Черняеву. С тех пор завоевание края пошло гораздо быстрее. Черняев выступил вторично под Чимкент, и на этот раз с более значительным отрядом, состоявшим из 10,5 роты пехоты, 18 орудий, 2,5 сотни казаков и тысячи киргизов. При всем том Черняев не решился штурмовать город, на стенах которого стояло 32 орудия, а число защитников простиралось до 10 тыс. В этом числе находилась так называемая Золотая рота, составленная из беглых. Один поляк уверил коканцев, что он знает, как вести оборону по всем правилам науки. Эта-то «наука» их и погубила. Когда наши насыпали батарею и открыли огонь, коканцы тоже насыпали перед своими воротами один вал, потом другой, втащили пушки, стали отстреливаться и даже собирались на вылазку. Черняев хотел было уже переходить на другую сторону города, как получил известие от подполковника Лерхе, что на плечах коканцев можно ворваться в крепостные ворота. Тогда Черняев отрядил к его четырем ротам маленькую помощь, а сам пошел на цитадель, стоявшую сбоку, над обрывом реки. Цитадель оказалась неприступна, но наши заметили род длинного ящика, перекинутого через ров и входившего в сводчатое отверстие стены, к счастью, ничем не прикрытое: это был водопровод. Черняев первый пустился по нем бежать; один по одному, сильно пригнувшись, пробирались солдаты через отверстие в стене и, вдруг, как снег на голову, появились в цитадели. Гарнизон до того растерялся, что не сделал ни одного выстрела; многие бросались со скалы, причем разбивались насмерть. И колонна Лерхе имела удачу. При первом же «ура!» коканцы бросились к воротам, солдаты — за ними, и после короткой сечи часть гарнизона осталась на месте, другая разбежалась; сарты, побросав оружие, искали спасения на деревьях. Неприятель покинул в городе, кроме орудий, множество огнестрельного и холодного оружия, а также свои бунчуки, знамена, значки.

Путь на Ташкент был теперь открыт. Бодро и весело прошли наши войска около 100 верст по удобной, густо населенной дороге, среди садов и между зеленых полей. Вот и громадный стотысячный город, раскинувшийся в одну сторону на 6, в другую на 4 версты. Ташкент расположен точно в середине венка из садов, примыкавших к городским стенам еще на 6 верст в ширину. Посланный в город парламентер с предложением сдачи вернулся без ответа. Прежде чем на что-нибудь решиться, генерал произвел обычную в этих случаях рекогносцировку, т. е. подробный обзор крепости. В это-то время был выдвинут в сторону маленький отряд из 2 рот и 4 орудий, под начальством подполковника Обуха, с приказанием открыть огонь, чтобы тем занять неприятеля. Скоро им удалось пробить в стене брешь, и, получив разрешение, Обух вместе с Лерхе бросились на штурм. Коканцы встретили их таким жестоким огнем, что пока солдаты добежали до стены, они потеряли всех своих начальников; Обух получил смертельную рану.

Явился на помощь Черняев, но было уже поздно: он увидел печальные следы только что отбитого штурма — валялись убитые, умирали раненые, а оставшиеся в живых беспомощно столпились во рву. Около 80 человек заплатили жизнью за отвагу своих начальников; сам виновник искупил свою вину в предсмертных муках. Загремели 12 наших орудий, и под прикрытием этого огня удалось выручить остатки штурмовой колонны. Отряд отступил. Невесело возвращались солдаты Черняева в Чимкент, смолкли песни, веселый говор, каждый понимал, что коканцы возликуют.

Так оно и было. Слава русского оружия как будто померкла: коканцы возмечтали уже о возвращении всех русских завоеваний, а главное «Азрет-султана», т. е. города Туркестана с его святыней. Мулла Алимкул действовал быстро, решительно, но крайне осторожно, вернее хитро. Он распустил слух, что идет домой, а между тем собрал в армию в 10 или 12 тыс., с артиллерией, обозом, боевыми запасами, и двинул ее, минуя Чимкент, прямо на Туркестан. Время стояло зимнее, глухое, никто не ожидал от коканцев такой прыти. Между тем комендант Туркестана, прослышав о появлении в степи каких-то бродячих шаек, выслал из города на разведку сотню уральских казаков под начальством есаула Серова. Не подозревая, какая грозит ей опасность, сотня вышла 4 декабря налегке с одним горным единорогом и небольшим запасом провианта. От встречных киргизов Серов узнал, что сел. Икан, отстоящее в 20 верстах от города, уже занято неприятелем, но в каком именно числе — киргизы не знали. Стало темнеть, когда сотня подходила к Икану, правее которого горели огни. Посланный киргиз Ахмет вернулся с известием, что коканцев «так же много, как камыша в озере». Раздумывать было некогда, казаки заняли канавку, развьючили верблюдов и окружили себя завалами из мешков с провиантом, лошадей уложили в середину. Не успели они еще приладиться, как ровная толпа коканцев, приблизившись «тихим молчанием», вдруг с визгом и криком бросилась в атаку. Уральцы дали залп из ружей, артиллеристы угостили картечью, что сразу охладило азиатский пыл. Однако, оправившись, они опять повторили удар — опять та же встреча: меткий губительный огонь, наваливший ряды трупов. Коканцы кидались еще раза 2–3, наконец расположились станом недалеко от казаков. Вскоре у них запылали костры. Положение казаков, заброшенных вглубь страны, лицом в лицу с неприятельской силой, казалось отчаянным. Но это были люди закаленные в невзгодах, встречавшие не раз киргизов и коканцев; были между ними и такие, которые пережили тяжелые дни севастопольской осады. Бодрость и надежда таких людей не покидают; к тому