Шрифт:
Закладка:
Борис с треском стекла падает, но так и не просыпается, и я понимаю, что если не вытащить его сейчас, то мы взорвемся.
Сгорим заживо.
— Борис! Твою мать! Очнись! Помоги мне! Я не смогу одна! Я не смогу! — сквозь слезы кричу, но уже открываю дверь. Обхватываю огромную тушу под подмышки. Нереально, просто нереально.
Я не смогу.
— Сколько ты весишь? Сто килограмм? Если ты выживешь, посажу тебя на диеты. Боже, — тужусь, напрягаясь изо всех сил. Но, задохнувшись от напряжения, обессиленно падаю на спину. В глаза насмешливо светит солнце. Но по телу хлестко бьют остатки мороза. Просто умру здесь. Потом встречу Бориса в аду. Сварю его в кипятке.
Словно в ответ на мои слова, я вижу, как с бака джипа капает бензин. Прекрасно. И ни одной машины, чтобы помочь. Словно специально…
— Может это твоя очередная проверка? Может быть ты спишь, чертов педофил?! Ну почему ты просто не оставил меня в покое. Была бы я сейчас замужем за Андреем, может быть даже была бы счастлива.
Но времени нет рассуждать, и я поднимаюсь снова. Хватаю под руки, сцепляю руку в замок и начинаю тащить. Каждый миллиметр с таким трудом, как будто Борис уже труп.
— Нет, черт возьми. Не умирай. Не умирай! Я сама тебя убью. Скандалами. Тратой твоих денег. Сексом в конце концов. Боже, да помоги же мне! Помоги! Мы же умрем, ты понимаешь. Еще минута и сгорим! Я не хочу умирать! Я отомстить тебе хочу! Борис, прошу, — реву я, продолжая тащить из последних сил.
Но Борис лежит, и только я, движимая какими-то нереальными, последними силами, продолжаю тащить его от машины. Миллиметр. Еще миллиметр. Еще немного.
— Ну дава-ай! Дава-ай! Кабан ты! Ненавижу, ненавижу тебя. Помоги мне. Кто-нибудь, по-мо-ги-те.
Вид крови из-под Бориса снова заглушает реальность, и я окунаюсь в неизвестность. Может быть хоть так получится найти в себе лишние силы. Хоть немного, чтобы спастись и испортить жизнь окончательно. Себе и ему. Но воспоминания все ярче, как будто живешь на две реальности.
— Откуда у меня эта кровь?
— Ты не можешь знать, что такое месячные.
— А если я поранилась? Проверь… те.
Господи, я действительно его соблазнила. Заставила трогать себя между ног, осматривать, а потом вымазала кровью его лицо. Почему я не помню этого, почему только отрывки. Почему я соблазнила взрослого мужика.
— Я совсем тебе не нравлюсь?
— Нравишься, но ты мелкая.
— Зато очень быстро учусь. Научи меня, Борис.
Вспоминая, как сестра пришла к нему с той же просьбой, мне становится еще хуже.
— Почему ты не выгнал меня, как…Улю? Почему ждал два года? Почему не пришел на следующий день? — спрашиваю громко, четко, реву, уже почти не видя перед собой ничего, а солнце жжет все сильнее.
И вдруг огонь, он искрой загорается и все, что мне остается, это кричать, пока языки пламени так и норовят коснуться меня и Бориса.
— Не умирай только, у меня столько к тебе вопросов! — выдыхаю и оттаскиваю нас еще дальше, чтобы взрывом не задело. А он гремит настолько громко, что закладывает уши.
Я снова окунаюсь в прошлое, в то, как вспыхиваю, когда Борис доводит меня до оргазма, и спрашиваю, делая его невероятно злым:
— Как классно. А так классно будет с каждым мужчиной или ты особенный?
Даже не верится. Лучше бы я это не вспоминала. Как вообще можно было такое ляпнуть своему первому мужчине, да еще тому, кого сама, по сути, и соблазнила. Хотя можно во всем обвинить его и таблетки. Можно… Но совесть не позволяет.
Громыхает новый взрыв и мимо нас летит кусок металла. И вот тут на дороге я вижу, что-то приближается. Машины. Машины. Мы спасены. Мы не умрем тут. Не умрем.
— Слышишь, Борис! Ты не умрешь.
Машины тормозят возле нас, и из них, как мошкара, вырываются люди, один из которых Иван.
И кто бы знал, насколько я рада его видеть. Он всегда меня спасает. Спас и сейчас.
— Ванечка, — еле разлепляю губы, глотая новую порцию слез. Бориса стаскивают с меня, несут в приехавшую скорую, а он меня обнимает.
— Мне сообщили, что машину расстреляли.
— Да, — прижимаюсь я к нему все ближе, но замечаю, что Бориса укладывают в скорую.
— Ты сама вытащила его из машины, — шепчет мне Иван, и я болезненно смеюсь и отстраняюсь. Ко мне уже бежит врач, но я киваю на скорую.
— Я поеду с ним.
— Давай… — начинает Иван, но я качаю головой.
— Мне надо быть с ним. Убить, когда он выживет. Он же выживет, доктор? Он должен жить!
— Мы сделаем все возможное, — говорит он, и вместе с Иваном помогают мне дойти до машины, куда я поднимаюсь и сажусь в кресло рядом с кушеткой Бориса, возле которой уже мечутся фельдшеры.
— Он будет жить? — первое, что спрашиваю, когда доезжаем до частной клиники. Меня несколько пугают вооруженная охрана за окном и в самом здании, но Иван сказал: «Так надо», и я верю. А кому мне еще верить?
— Он здоровый кабанина, конечно, будет, — посмеивается врач, а мне не смешно. Совсем не смешно.
Особенно от его пофигистического отношения. Не знаю, что на меня находит, но хочется вцепиться в его лицо ногтями. И я бы это сделала, но меня отстраняет Иван. За его спиной мне спокойнее, особенно учитывая, что он за счет роста полностью меня загораживает.
— Вы нормально с ней разговаривайте, если не хотите следующие десять лет лечить тараканов на зоне, — шипит так грубо, что мне бы нужно его отдёрнуть, но я лишь наслаждаюсь его защитой и умением решать вопросы.
Врач ничего не отвечает, потому что его зовут в операционную, а Иван притягивает меня к себе.
— Пообещай, что он будет жить, — прошу я сквозь слезы, утыкаясь лбом в его твердую грудь.
— Будет, Нина. Борис не для того столько лет горбатился, чтобы его убило аварией.
— Но ведь его еще и подстрелили, — хнычу, вспоминая кровь.
— Тебе ли не знать, как часто он ловил пулю, — усмехается Иван, отстраняет меня и садит на диван для ожидающих. Теперь за свою пулю мне становится стыдно. — Поспи. Сейчас принесут одеяло и подушку.
Я бы и хотела подчиниться, но вооруженная охрана возле операционной, да и сама операция не дают сомкнуть глаз.
Борис может умереть — это ясно. Но страшнее то, что я не знаю, хочу ли я, чтобы он выжил.
Тяжело себе признаться, но факт. Без него все станет легче. Любовь пройдет, наступит другая, а мой поступок в лесу смоет рекой времени.
Но это — если рационально мыслить, а если послушать сердце, то меньше всего я хочу его смерти.
