Полковник обвел ребят пристальным взглядом.

— Вы, девушка... Климова?

Инка вспыхнула от обращения на «вы» и оттого, что ее впервые назвали девушкой.

— А вы — Долганова?

Катюня, до слез тронутая таким вниманием, тихо произнесла:

— Спасибо.

— Если не ошибаюсь... Кочубей! — продолжал полковник и протянул руку Косте, который заалел, как маков цвет.

— Как это вы узнаете нас?

— По описанию. Ваш учитель столько о вас рассказывал, что любой разведчик узнает. А ну, кто там удирает с передовой в тыл? — полковник заметил, что Валерка спрятался в это время за спину Кости.

— Будем знакомы, Топорков.

— Да я — не личность,— бормотал смущенный Валерка.

— Неправда. Вы, Топорков, личность. Сильная, причем, личность.

Полковник осмотрел «тыл», он искал, но не мог найти еще кого-то:

— А где Чолмоныев? Вот его я не вижу среди вас.

Ребята не успели объяснить, как на пороге вырос Алька:

— Клянусь горами, я слышал свою фамилию. Кто вызывал Чолмоныева?

Следом за Алькой вернулся в класс Антон Семенович с боевыми товарищами полковника. Уроки кончились, но уходить из школы никому не хотелось. Сейчас будет самое интересное: фронтовые разговоры-воспоминания вперемежку с шутками и даже импровизированный концерт.

Эти люди, которые, отложив все дела, нашли время для встречи, умели не только воевать — они умели дружить.

САМОЕ ВАЖНОЕ

Слет проходил очень торжественно, хотя и не слышалось в это утро волнующего голоса фанфар, не строились «живой» звездой следопыты, не было традиционной парадности. Гости, ветераны и следопыты заняли «высоту» — невысокий холм в центре поляны. А на самой поляне стояли зрители, среди которых был и Борис. Он очень волновался.

Говорит Антон Семенович. Ох, какой он сегодня — глаз не оторвешь. Впрочем, и на уроке от него трудно отвести глаза.

Выступает председатель совета ветеранов, тот самый полковник. Целует «сынка своего» Андрея Климова... обнимает Климовых, Антона Семеновича, маму его тоже обнимает... стоп! А при чем тут мама? Говорит о дружбе детства, самой верной и бескорыстной. Да, мама воспитывалась в детском доме. Но что все они, в том числе Антон Семенович, друзья детства — этого она не говорила. Почему? Что-то высветилось в его сознании, но уже читал свои стихи Алик Чолмоныев. Хорошо читал, как настоящий поэт. И почему он был неприятен Борису? А вот Климовы. Говорит Андрей Климов! Борис не слышит — о чем: он ищет глазами Инку.

Костя Кочубей дарит Андрею Климову альбом, громадный альбом с фотографиями и автографами всех участников поиска. А правда, где Инка? Вдруг с ней что-нибудь случилось?

Торжественная часть подходила к концу, когда Борис стал протискиваться, чтобы немедленно разыскать Инку. Кто-то шикнул на него, кому-то он помешал и механически извинился, кому-то наступил на ногу, обернулся и увидел... Инку. Выходит, она стояла в трех шагах от него, тоже среди зрителей. У Инки был растерянный взгляд и пылающие щеки.

Он побрел в лес.

На деревьях уже распускались клейкие листочки. Кроме желтоглазых одуванчиков, появились и другие цветы, но Борис не знал их названий.

Он легко сориентировался и пошел в сторону, где был разбит лагерь.

Через некоторое время ему навстречу потянуло запахом костра, а еще через несколько минут он различил звуки гитары и поющие голоса.

Борису захотелось немедленно увидеть Инку. Он опять, как тогда, в Москве, не мог вспомнить ее лица.

Ускорил шаги, и вдруг ему пришлось так резко затормозить, что он чуть не врезался в сосну: почти рядом с ним прошел Антон Семенович и мама. Борис обхватил руками клейкий от смолы ствол дерева и замер.

— ...что ответить тебе, Антон? Тогда я осталась совсем одна. Поженились Дима с Анютой. Уехали. Уехали другие ребята. Потом уехал ты. Письма? Что письма... Такие письма писали все детдомовские ребята. В них не было самого важного. Совершенно одна — страшно было... А сейчас у меня сын...

Больше ничего не было слышно. Голоса удалялись, а Борису захотелось громко, на весь лес крикнуть:

— Я люблю вас! Люблю вас обоих! — но в горле стоял ком, который никак не проглатывался. Кто-то потревожил дерево. Борис поднял голову и увидел белочку, прыгающую по веткам. Вот она махнула пушистым хвостом и легко спустилась по стволу вниз. И смотрела на него так доверчиво. Совсем ручная.

Борис осторожно, чтобы не спугнуть, достал из кармана пиджака маленькую шоколадку, лежавшую просто так, на всякий случай, рядом с записной книжкой, и протянул белочке, не разворачивая.

Умный зверек взял лакомство прямо из рук, махнул пушистым хвостом, и через секунду был уже на самой верхушке.

— Ну, и денек сегодня! — радостно подумал Борис. Он решил во что бы то ни стало сейчас поговорить с Инкой. Нет, он не трус, он подойдет и при всех позовет Климову, чтобы сказать ей самое важное.

ПРОЩАЙ, ДИК

(Последний голубой конверт)

Инка открыла ящик письменного стола, достала почтовый набор. Красивый олень с ветвистыми рогами тревожно смотрел на нее. О чем поговорить с другом в последний раз? Сколько разного, и грустного, и веселого, пережила она за две четверти в новой школе, стала взрослее.

Уехал дядя Андрей. Его провожали всем классом. Но это расставание не было грустным — они скоро встретятся снова. Не космонавт он. И нет у него пока сыновей, только дочурка маленькая. И все-таки он именно такой, каким представляла его Инка.

Сданы впервые в жизни экзамены. Все ребята пойдут в девятый класс. На собрании сам Валерка Топорков заявил: — Не знаю, как некоторые, а я лично — за всеобщее среднее! — Катюня даже захлопала, и ребята поддержали. Весь июнь девятиклассники будут работать в подшефном совхозе, конечно, вместе с Антоном Семеновичем.

А потом... потом Климовы всей семьей поедут на Алтай к своим родным. Инка увидит дядину метеостанцию, расположенную в горах, услышит легенды и сказания алтайского народа, записанные дядей Андреем. Она уже знает некоторые алтайские слова: чечек — цветок, кей — ветер, чолмоны — звезда.

Ее проводником в Золотые горы (так переводится «Алтай») будет Алик Чолмоныев.

Пустым оставался один, последний конверт. Волнуясь, она взяла его в руки, аккуратно вынула вчетверо сложенный прозрачный листок, развернула его.

Начала писать. Сначала неуверенно, но постепенно почерк становился твердым, пальцы — быстрыми. Так случалось всегда, когда