— Поменьше о себе думай. Копаешься в самом себе, а что вокруг делается — не замечаешь. Хандра, друг мой,— неизменная спутница слабых натур.

За такие слова Борис любого посчитал бы врагом (он не относил себя к слабым личностям), но на учителя не обижался: они условились когда-то говорить только то, что думают, и слова Антона Семеновича послужили только поводом к размышлению. Но на этот раз не о себе. Он задумался, почему не скучно ребятам. Долганова и ее подружки возятся с октябрятами, таскают их в различные культпоходы и сияют от удовольствия. Валерка с Костей тоже куда-то лезут, в какой-то поиск. Антон Семенович агитировал Бориса в поисковую группу, но тот не пошел: ищи кого-то годами, да еще секретно, и неизвестно при этом, найдешь или нет.

Но главная причина хандры Бориса была не в этом. Главной причиной с некоторых пор стала Инка Климова. После выписки из больницы Борис ни разу не был у нее, а думал постоянно. Да, если бы Инка стала с ним дружить, все в мире стало бы по-другому. Но у нее есть какой-то иностранец, она «согласна быть его другом».

Борис не заметил, как оказался возле дома Климовых. Нет, зайти, пожалуй, одному неудобно. Лучше ребят пригласить. А вчера и с ребятами не пошел, улизнул под каким-то предлогом, а на самом деле — просто не осмелился.

Борис и сейчас прибавил шагу в противоположную сторону. За углом чуть не столкнулся с учителем.

— Ой, простите. Здравствуйте, Антон Семенович,— обрадовался встрече Борис.

— Добрый день, Егоров. Далеко ли путь держишь?

Борис хотел сказать, что ему очень некогда, что он очень спешит куда-то, но не посмел соврать под напористым взглядом учителя и промямлил:

— Просто так. Бесцельно.

— Тогда собирайся и летим в Москву,— Антон Семенович сказал это так, как говорят: «Собирайся и пойдем в кино».

Борис был ошарашен: верить или не верить?

— Вы шутите, Антон Семенович? — Борис смотрел вызывающе, он никому не позволит разыгрывать себя, даже учителю. Но Антон Семенович, словно не замечая реакции Бориса, продолжал:

— Деньков пять-шесть пробудем в столице, не больше. Ты забеги домой, спроси разрешения у мамы, думаю, отпустит. Я буду ждать тебя на аэровокзале, возле касс. Договорились?

Борис даже вспотел от напряжения. Он нигде, кроме Чудного, не был еще. А тут — Москва! Одно только это слово приводило Бориса в восторг. Неужели правда? Он стал уговаривать Антона Семеновича:

— Ну, пожалуйста, зайдемте к нам, мы же рядом с домом находимся. Мама не поверит мне... И вообще рада будет: вы ведь ни разу у нас не были. У всех были, а у нас нет.

— Разве? — удивился учитель.

Борис думал, что Антон Семенович будет возражать, избегать встречи с мамой. Так подсказывала ему в последнее время интуиция. А как мама встретит учителя и вообще отнесется к его предложению? Борис подозревал их, сам не зная в чем, но в чем-то подозревал.

Мама не удивилась, только чуть порозовела, потому что у нее тонкая нежная кожа.

Учитель разделся, прошел в комнату. Так и поступают обычно культурные люди: не разговаривать же, стоя в прихожей. Мама спокойно приняла известие о том, что сына хотят взять в Москву.

— Спасибо, Антон Семенович, только без обеда я вас не отпущу. Считайте, вам повезло, что я во вторую смену,— и Борису: — Боренька, переодевайся, сложи необходимое в портфель. Возьми на дорогу рублей сорок, думаю, хватит. Для школьников сейчас льготная стоимость билета, да, Антон Семенович?

Учитель кивнул. Он удобно устроился в кресле, наблюдая за сборами, и непринужденно улыбался.

Плескаясь в ванной, Борис обдумывал, что остается на жизнь маме. Она сказала «рублей сорок» из гордости. Борис пошарил под клеенкой в кухне — там было ровно сорок. Сбережений у них не было, этих денег должно было хватить до маминой получки. И все же он взял их и положил в новый костюм, потому что нельзя было не взять, и еще потому, что вспомнил: он давно копил на магнитные шахматы, у него уже шестнадцать рублей — он оставит их маме. Занятый сборами, Борис не слушал, о чем говорили взрослые. Только одна, дошедшая до его сознания мамина фраза, показалась ему подозрительной: «Я верю, что это он. Совершенно все совпадает». Значит, мама знает, зачем летит Антон Семенович! А. Борису все равно! Лишь бы побродить по Москве, побывать в Мавзолее, подняться на Ленинские горы. Умытый, причесанный, в новом синем костюме вышел Борис к столу. Так весело давно не было у них в доме.

— Удачи вам,— на прощание сказала мама. Борис хотел поцеловать маму, но постеснялся учителя. Когда выходили из двора, Борис вдруг вспомнил, что забыл дорожные шахматы. Дверь была не заперта. Он вошел и чуть не испугал маму. Она сидела в том самом кресле, где только что сидел Антон Семенович, такая растерянная, отрешенная, что Борису расхотелось лететь.

— Мам, вот деньги тебе, мне не нужны магнитные шахматы.

— Спасибо, сынок. Да разве в деньгах дело?

— Конечно, нет. Я просто не поцеловал тебя.— Он чмокнул маму, но на душе не стало спокойнее.

Антон Семенович по дороге на аэровокзал был тоже задумчив, отвечал невпопад, и Борис решил не быть назойливым. Нет, все-таки что-то есть между ними!

На аэровокзале оба оживились, повеселели. Учитель купил билеты в оба конца. Когда Борис протянул ему деньги, Антон Семенович тоном, не допускающим возражений, сказал:

— Убери. Ты — мой гость. Будешь зарабатывать — меня прокатишь.

— А что мне делать с ними? — Борис не знал, куда девать эти четыре десятирублевые бумажки.

— Спрячь во внутренний карман. Вот так, застегни. В Москве подарок маме купишь.

— Да я не знаю, что...— сопротивлялся Борис.

— Что-нибудь придумаем,— обнадежил Антон Семенович.

Объявили посадку, и через несколько минут Борис впервые в жизни оторвался от земли, испытав необъяснимое чувство взлета, а через полтора часа серебристый «ИЛ» приземлился на Шереметьевском аэродроме столицы.

ОДНО-ЕДИНСТВЕННОЕ...

Первый раз вышла сегодня погулять и не узнала нашей улицы. Где ее строгая белоснежность, торжественность и тишина? Такой запомнилась она мне в тот зимний вечер.

А сейчас улыбчиво голубеет небо, настырно кричат грачи, радуют глаз уже покрашенные в разные цвета беседки и скамейки.

Ты знаешь, Дик, кто создает