Оба, не сговариваясь, остановились. Горячие, южные глаза учителя встретились с изумленным встревоженным взглядом серых, холодноватых глаз юноши. Борис не сомневался, что речь идет о женщине. Ему стало жалко свою «голубую» маму и себя тоже, словно кто-то отбирал у них самое близкое. Это было очень стыдно и никому нельзя рассказать, как нельзя рассказать про Инку, но самыми тайными уголками души материалист Егоров все-таки верил в чудо.

Впервые за все дни пребывания в Москве Бориса потянуло домой. Он взглянул на Антона Семеновича. Тот был сосредоточен, даже суров, сжаты губы, сдвинуты брови. Как будто и не было только что восторженной улыбки, озорного блеска в глазах. Такие переходы в настроении были характерны для учителя, и все же Борис не мог привыкнуть к ним. На вопрошающий его взгляд Антон Семенович ответил не сразу:

— Ты о войне часто думаешь, Егоров?

— Нет, не часто,— откровенно признался пораженный непоследовательностью учителя Борис. Для него никак не увязывался сегодняшний день и сегодняшний разговор со словом «война».

— Ты не виноват,— спокойно продолжал учитель, скорее разговаривая с самим собой.

— Ты не виноват,— повторил он.— У твоего поколения другое назначение, другое призвание. И все же думать об этом надо, Егоров. И помнить!

— Антон Семенович, а вы...

— Нет, я не воевал. Мальчишкой был еще. С поезда снимали, в детский дом возвращали. А мы с Димкой, глупые, боялись: вдруг война без нас кончится? Так совестно было. Война кончилась без нас, а совестно до сих пор. Должны мы остались тем, кто ушел раньше нас. Такое чувство у меня, Егоров. И всю жизнь не покидает оно меня.

Антон Семенович, виновато улыбнувшись, провел ладонью по черным с серебром волосам. Люди уже заходили в кинотеатр. Борис с гордостью отметил, что взгляды некоторых задерживаются на учителе. Еще бы! Ведь его учитель — ТАКОЙ не только внешне. И стыдно стало Борису за свои недавние мысли. К тому же, почему человек, которого так искал Антон Семенович, должен быть обязательно женщиной?

БУДУЩАЯ МАРСИАНКА

«Знаешь, Дик, когда я училась в пятом классе, у нас была очень строгая учительница биологии, немолодая, с гордой осанкой, неторопливыми движениями. Не понимаю, почему мы так боялись ее — она никогда не кричала на нас. Мы заходили в кабинет биологии и словно попадали в другой мир. Громадные папоротники, пальмы, кипарисы, экзотические растения и животные окружали нас. Мы замирали, рассматривая все это. Ходили по кабинету чуть ли не на цыпочках и разговаривали вполголоса, никогда не кричали и не галдели, как в других классах. Учительница обычно сама поливала, протирала листья, взрыхляла землю. Мы боялись предложить ей свою помощь. Разве у нас так получится?

Только она успевала закончить работу и обвести класс царственным взглядом, как звенел звонок. Именно в этот момент, ни секундой раньше, ни секундой позже.

Она все делала как надо, даже лучше, чем надо. И все-таки мы не любили ее. Не было в ней теплоты, что ли... Мы никогда не видели, как она улыбается. Ей было трудно отвечать — вопросы ставила неожиданные, тогда мне казалось, даже бессмысленные.

Однажды, рассказывая о древнейших растениях и животных, она спросила меня:

— А кто это видел?

Надо было ответить, что никто не видел, и ребята подняли руки, а я стояла и не могла понять: как это никто не видел? Я не могла представить себе мир без Человека. И сейчас не могу. Нелепой кажется мне красота Земли без Человека.

Вообще вопросы мироздания все чаще лезут мне в голову, особенно в связи с последним совместным полетом наших и американских космонавтов. Алик сказал:

— Они оставят следы свои не только на земле, но и на другой планете. А мы будем летать следом за ними в комфортабельных кораблях, но ничего не оставим именно потому, что летим по следу.

Алька — мудрейший из философов нашей школы. Сегодня, когда мы собрались все вместе и опять размечтались о будущем, он сказал, что космонавт, погибший в космосе, бессмертен, потому что пепел его с потоком космической пыли попадает на другую планету и там обретает другую жизнь, необязательно в форме Человека.

Интересно, что думает по этому поводу Борис?

Костя назвал Алика идеалистом. Но Алька — не идеалист. Он придумывает, фантазирует, «мыслит», как любит говорить А. С. А где мысль — там вечное движение. Вот я и доказала тебе, Дик, что Алька — мечтатель-материалист. И насчет другой планеты он интересно придумал. Если материя вечна, то, может быть, и моя пыль попадет каким-нибудь образом на другую планету, на Марс, например? С дождем или ветром, представляешь?

Кричат марсиане:

                   — Новинка! Новинка!

У нас появилась Климова Инка.

Кричат марсиане:

                 — Смотрите, смотрите!

Климову Инку ловите, ловите!

Но Инка-пылинка

                  проносится мимо —

Инка-пылинка неуловима:

— Я, марсиане, земная частица.

Трогать, поймите, меня не годится.

Вот примарсилась земная пылинка —

Яблонькой стала Климова Инка.

Веточка тоненькая, земная

Цветом весенним благоухает...

И Марс погасил последнюю вспышку.

Спите спокойно, девчонки, мальчишки.

И тебе, Дик, спокойной ночи. Звезды уже показались на небе, и среди них Марс, такая далекая и холодная планета».

ДВЕ ФОТОКАРТОЧКИ

Антон Семенович, оказывается, не забыл про подарок. В последний день, когда прощались с Москвой, он привез Бориса к магазину с яркой вывеской «Подарочный» и сказал: «Выбирай маме подарок». Борис растерялся: столько здесь всего. Но все же его внимание привлекли бусы. Легкие, граненые, хрустально-прозрачные, они принимали различные оттенки. На красном — нежно розовели, на зеленом — отливали изумрудом, на синем — голубизной.

— Из чистейшего уральского хрусталя,— объяснила продавец.

— Вот здорово! — вырвалось у Бориса.

— Что здорово? — не поняла девушка.

— Что именно из уральского,— пояснил Борис.

Подошел Антон Семенович. Ему тоже бусы понравились. Бориса смущала цена — мама никогда не позволила бы себе такой дорогой подарок. Но Борис придумал маленькую хитрость: этикетку оторвать, и мама не догадается, сколько они стоят. Сказал об этом Антону Семеновичу — тот рассмеялся: ярлычок в любом случае положено снять, с ценой не дарят. Борис положил бусы во внутренний карман нового костюма