– Ждешь не дождешься полюбоваться зрелищем того, как гладиаторы будут друг друга кромсать под одобрительные крики толпы садистов?

Борат издал короткий сдавленный рык, я здорово струхнула и вжала голову в плечи, когда он снова заговорил.

– Меня не удивить и не развлечь смертью. Я видел реки крови и немало сам отрубил голов – бритых, косматых, с выпученными глазами и раззявленными ртами, белых, черных и раскрашенных синей краской, перекошенных от ярости и дрожащих от ужаса. Я видел, как за проступок одного легионария казнили десяток парней его центурии.

Я знаю запах горелой плоти и вонь разложившихся трупов, которых не успевало сожрать воронье и растащить волки. Я проезжал мимо сотни крестов с распятыми германцами, они гнили, как рыба и сохли на солнце, как вяленый виноград.

А бои на арене нужны только для заплывших жиром патрициев да отощавших пролетариев, одним развеять скуку, а других отвлечь от унылых ежедневных трудов.

Отповедь Бората мгновенно сбавила мой дерзкий настрой.

– Говорят ваши ве… весталки тоже любили смотреть кровавые зрелища? – от волнения я вдруг начала заикаться.

– Ну, еще бы! Раз им не дано помять в руках восставший пенис и посильней сжать его между ног, любопытно будет глядеть, как свирепых мужчин протыкают насквозь пиками или рвет клыками голодное зверье.

Мы оба замолчали и стояли рядом, держась друга за друга, словно не в силах расцепиться. На самом же деле после бурной тирады преторианца в моем воображении появились такие чудовищные картины, что я едва могла держаться на ногах, желудок сжался в комочек где-то в районе груди, к горлу подкатывала тошнота.

Вовсе не хотелось раскисать на глазах Бората, но уже не было никаких сил сохранять бодрый вид. Кажется, он это заметил…

– Э-э, да тебе совсем плохо, внебрачная дочь Геркулеса!

Открыто издеваясь, солдат подхватил меня на руки и куда-то понес. Мне было все равно, я только старалась глубоко дышать носом, чтобы избавиться от мелькания черных точек перед глазами и вернуть способность нормально соображать.

На плечи мне падали тяжелые кляксы дождя, ветер усиливался, задирая подол тонкого платья и оголяя колени. Потом неподалеку раздался повелительный возглас и лязг оружия, Борат ответил парой отрывистых фраз. Заскрипели железные двери, мы вошли в помещение с гулким каменным полом. Где-то за стеной слышались громкие мужские голоса и раскатистый смех, бренчала тяжелая посуда.

– Куда ты меня принес?

– Если Фурий Август уезжает с преторианцами Кассия, я ночую в казарме. Не люблю оставаться во дворце, он весь провонял духами.

Я пыталась найти хоть одну причину моего нахождения здесь в этот поздний час, и душу все больше охватывала тревога.

Глава 15. В казарме

Валия

Борат опустил меня на лежанку у стены, но я тотчас вскочила на ноги и попыталась вернуться к двери. А потом остановилась в двух шагах от нее, поняв, что никто меня не преследует. Отвернувшись, Борат стоял у стола и жадно пил из большого кувшина, держа его обеими руками. Я мельком оглядела мрачное, полупустое помещение размером примерно пятнадцать на двадцать метров. Из мебели только деревянный стол, стулья, пара сундуков и четыре кровати вдоль стен.

На полу видны остатки мозаики – черные квадраты с белыми кругами внутри, на одной из стен я также заметила следы росписи, но сейчас рисунок почти не рассмотреть – над ним хорошо поработало время или сами квартиранты этого мрачного общежития, только и сохранились, что две тонкие руки в браслетах и кудрявая макушка, видимо, здесь прежде была изображена танцовщица.

– И зачем ты меня сюда притащил? – уже спокойно рассуждала я. – Хочешь экскурсию провести, на ночь глядя? Прости, никакого желания не имею. Раз не можешь вывести из дворца, говорить не о чем.

Борат медленно повернулся ко мне, вытирая тыльной стороной ладони нижнюю часть лица. Пару секунд соображал, что мне ответить.

– Могу вывести, но не сделаю этого. Фурий будет в ярости. И кто ты мне, чтобы подставлять свою шкуру?

А ведь он был прав, я ему никто. У меня даже денария нет, чтобы отблагодарить. Есть, правда, колечко с камешком, но я не знаю его цену. Да что ему мое жалкое колечко по сравнению с преторианскими привилегиями… Тем более, он у Фурия любимый «цепной пес».

Я понуро подошла к стене и с досады принялась отколупывать остатки краски с облезлой фрески. Так хотелось домой, в свое время, даже к муженьку Ромке, если бы это было непременным условием возвращения. Того хоть знаю, как облупленного, а с этим древним солдафоном не договориться.

– Пить хочешь? – спросил Борат, вытирая ладонью мокрые губы и подбородок.

– Нет, спасибо.

– А есть? – с надеждой в голосе вдруг спросил он, брякнув о стол кувшин, – я могу фасолевую похлебку принести или пшенную кашу. Это тебе, конечно, не устрицы цезаря, но другое тут редко бывает, разве, когда Фурий накрывает нам столы в честь праздника.

– Обойдусь! – буркнула я.

– Ну, как знаешь.

Повисла долгая пауза, и пока она длилась, при свете масляного светильника я успела удачно отодрать со стены макушку плясуньи, усеяв пол ошметками крашеной штукатурки. Потом я добралась до кирпичной кладки и уже подумывала заняться нарисованными руками, поскольку очень хотелось чем-то занять свои, но в комнату ввалился здоровенный детина – рыжий и злой.

Он сначала не заметил меня, потому что сразу направился к столу, бросил на него сумку, в которой что-то звякало, бурно жестикулируя, начал рассказывать Борату о том, как насыщенно прошел его выходной.

– Старая сука Волюмния опять разбавляет пойло, а петухи были пережарены, я сказал, что ноги нашей больше не будет в ее «Поросенке». Тарквиний разбил нос Ликию из-за хитрой бестии Квинты, но мягкозадой тоже досталось, зачем обещала двоим одно время.

– Тише ты! – попытался остановить фонтан его речей Борат, хотя совершенно зря, я с любопытством прислушивалась к отголоскам чуждого мне мира древнеримских улиц с их дешевыми закусочными, лавчонками, борделями, банями, муравейниками многоквартирных инсул и беломраморными домами богачей.

Борат красноречиво дернул подбородком в мою сторону и детина, ворвавшийся в комнату как ураган, наконец, оглянулся на меня и принялся сыпать комментариями:

– А это что за тощий цыпленок? Ха-хай! Ты прежде