доме по бабе да по девке? Напрядут не хуже моего. Вот и получается, что надо мне идти в кабалу. Другого выхода нет.

От горя лицо мамы потемнело, и оно стало совсем крошечным и сморщенным, как у старушки. Оттого что мама не плакала, а говорила сухо, отрешённо, как о деле решённом, Матвейке стало совсем страшно.

Он вцепился в её рукав и затеребил, едва не отрывая:

— Мамынька, мамынька, не ходи за дядьку Ефрема! Мы проживём, вот увидишь. Грибов наносим, клюквы намочим. Я силки поставлю зайцев ловить, а то и рыбы наловлю. Лес прокормит. А неровён час, так возьмём котомки и по миру пойдём христарадничать. Сама же говорила, что Господь не оставит.

«Оставит, оставит», — гулким эхом отдалось в голове и зазвенело в ушах. Матвейка метнул короткий взгляд на тёмную икону в красном углу, безучастно смотревшую на них нарисованными глазами.

Мама на миг прижала его к себе, приголубила тонкие плечики (в чём душа держится)…

— Иди спать, Мотя, утро вечера мудренее.

Кряхтя, как старый дед, он забрался на печь и достал из комка тряпок в изголовье деревянную коняшку, выструганную ещё отцом. Коняшку батя покрасил луковичной шелухой, и она стала жёлтенькой, словно бы золотая. Матвейка погладил пальцем морду коняшки и тихонько заржал, представляя, что коняшка ожила и шевелится у него в ладошке.

Посадить бы мамку на коня да ускакать до города. Говорят, там работы полным-полно. В лавках калачи чуть ли не даром раздают, по праздникам ярмарки с пряниками, петушки на палочках — лизнёшь, а на языке потом долго сладость остаётся. Мужики на гармошках играют, девки хороводы водят, и никто не дерётся, все весёлые, добрые. И кругом светло, хорошо, сытно.

Он не заметил, как закрылись глаза, и не увидел, как мать опустилась на колени перед иконой, уткнулась лбом в пол и слёзно упрашивала Богородицу подарить хоть кроху радости для безотцовской сироты.

Санкт-Петербург,

2017 год

— Правда, прекрасный вид? — спросил Анфису пожилой мужчина в старомодной фетровой шляпе.

Заложив руки за спину, он смотрел на Смольный собор и улыбался лёгкой отрешённой улыбкой. Анфиса подумала, что с подобным выражением лица матери любуются своим спящим ребёнком.

— Посмотрите, как изящно Растрелли сумел в ансамбле собора соединить воедино небо и землю.

Анфиса не умела говорить так красиво и сдержанно кивнула:

— Да, мне тоже нравится.

Мужчина продолжил:

— Впервые я увидел Смольный собор в конце шестидесятых и сразу в него влюбился. Встал вот на этом же самом месте, разинул рот и не понимал, где я — на небесах или на земле. Ранним утром я прибыл в Ленинград из деревни Клопики, мне было шестнадцать лет, в голенище сапога лежал новенький паспорт, и я собирался стать ни больше ни меньше чем знаменитым артистом. — Он взглянул на Анфису: — Вы верите, что один поступок может мгновенно изменить дальнейшую жизнь?

Анфиса мысленно засмеялась и подтвердила:

— Ещё как верю.

— Ну, тогда вы меня поймёте.

Мужчина медленно двинулся по песчаной дорожке сквера рядом с Анфисой.

— Итак, пока я разглядывал собор, кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел паренька моих лет, в чистенькой одежде и клетчатой куртке с отложным воротничком и чёлкой наискосок лба. Сам я тогда выглядел полной деревенщиной: на мне была надеты широкая рубаха с отцовского плеча и застиранные брюки, что едва доставали до щиколоток, да ещё заправленные в кирзовые сапоги с обтрёпанными голенищами.

— Слушай, будь другом, помоги, — сказал парень, — и меня выручишь, и сам в накладе не останешься.

Я поставил на землю небольшой чемоданчик, который держал в руке. У своих, деревенских, я бы быстро выпытал, в чём дело. Но незнакомый парень принадлежал городу, а это являлось для меня вроде бы знаком качества. Я не мог отказать в помощи городскому, но и показаться совсем тетёхой не хотелось. Поэтому я сдержанно спросил:

— Чем помочь? Я здесь никого не знаю.

— И не надо! — обрадованно подхватил парень. — Я сам всё сделаю. Ты только рядом побудь, словно мы вдвоём.

Не объясняя, в чём дело, парень подхватил мой чемодан и зашагал в сторону домов.

— Эй, ты куда?

Я подскочил сзади и дернул чемодан за ручку. Парень лучезарно улыбнулся:

— Ты что, думаешь, что я вор? Обидно, знаешь. Я, наоборот, хочу тебе деньжат подкинуть. Да мы уже пришли.

Кивком головы он указал на кучку ребят в углу двора. Судя по напряжённым спинам и коротким репликам, в середине происходило что-то очень интересное. Мой спутник бесцеремонно проложил путь локтями и подтолкнул меня к перевёрнутой бочке, за которой сидел мужчина неопределённого возраста с круглыми женскими щеками и острым взглядом узких глаз. Молниеносными движениями он передвигал по днищу бочки три обыкновенных напёрстка, как у любой швеи. Казалось, что его пальцы жили сами по себе, отдельно от рук, настолько легко они порхали в воздухе. Я ничего не понимал. Парень, который меня привёл, толкнул меня в спину:

— Смотри, смотри.

Движение напёрстков остановилось, и один из присутствующих указал на напёрсток посредине:

— Здесь.

— Угадал! — Ведущий поднял стаканчик, показал всем маленький пробковый шарик, а затем достал из кармана и протянул игроку деньги. — Твоя взяла.

— Видал? — возбуждённо зашептал мне в ухо парень. — Отхватил куш ни за что ни про что. Теперь и мы попробуем. Согласен поставить половину суммы?

Я не сказал ни да ни нет, настолько был ошарашен, но меня никто и не спрашивал. Руки напёрсточника снова пришли в движение и после нескольких пассов остановились.

Напёрсточник зорко глянул на меня:

— Угадывай, где шарик, ты же в доле.

Сказать правду, я плохо следил за перемещением шарика и показал наугад:

— Вроде тут.

Напёрсточник поднял стаканчик. Шарик лежал внутри.

— Ну ты и везучий, — заволновались собравшиеся. Они переглядывались, подмигивали, выставляли вверх большие пальцы.

— Сто рублей заработал! Давай, пробуй ещё! Обери Семёныча до нитки, раз у тебя такой глаз-алмаз.

Мне бы развернутся и уйти, но ума не хватило.

— Они обобрали вас до нитки, да? — спросила Анфиса.

— Обобрали, — махнул рукой мужчина. — Но я хоть и деревенский лапоть, но под конец сообразил, что меня обманывают, и взял Семёныча за грудки:

— Да ты вор!

Тот парень, что втянул меня в игру, ударил меня первым. Он бил коротко, наотмашь, с удовольствием. Я успел увидеть в его глазах застывший холод. Потом удары посыпались со всех сторон. А я, посредине, вертелся, как собачонка, молотя кулаками куда попало, пока меня не сбили на землю. Может быть,