Как показывал серебряный брегет с резной крышкой, время подходило к пяти часам вечера. То и дело из калиток в заборах выходили бабы и девки с хворостинами в руках и поворачивали в направлении околицы. Платон Александрович ловил на себе любопытные взгляды, от которых ему становилось неуютно, но тем не менее сделал круг и, держась в отдалении, пошёл за толпой баб.

Беловодовы… Кто-то из них обязательно должен принадлежать Беловодовым. Староста сказал — полсела. Мысли мельничными крыльями вращались в голове, вытесняя мысли о ещё не найденном ночлеге. Ерунда — кто-нибудь да пригреет. Староста ему предлагал, но у него почему-то не хотелось.

Платон Александрович остановился передохнуть и стал наблюдать, как толпа баб заволновалась, зашевелилась, и по околице прокатился мощный топот сотен копыт и призывное коровье мычание.

С высоты своего роста Куделин увидел шевелящееся море коровьих спин: чёрных, рыжих, пёстрых. Стадо шло кучно, могуче, широко, будя в душе детскую боязнь коров и воспоминания о противно тёплом молоке, что заставляла пить матушка. Бурёнок споро разбирали хозяйки и хворостинами отгоняли к себе во двор. Замыкали шествие бородатый пастух, по виду бывший слегка навеселе, и всклокоченный мальчишка-подпасок, невообразимо тощий и оборванный.

Было видно, что ребёнок устал и держится из последних сил. Нахмурившись, Куделин встретился взглядом с подпаском, и тот немедленно выпрямился, отметая чувство жалости к себе.

— Эге-гей, поторапливайтесь, хозяюшки, молока полны бока! — закричал пастух и щёлкнул бичом по придорожной пыли.

Пропуская стадо, Куделин отпрянул к забору. Мелькнула мысль, что надо было надеть в поездку старый сюртук, чтобы поберечь обновку, недавно полученную от портного.

— А барин-то трусоват! — захохотала одна из женщин в низко повязанном тёмном платке.

— Небось коров никогда не видывал! — подхватила другая.

В их рассыпчатом смехе звучало безобидное озорство, и Куделин тоже рассмеялся, чувствуя себя совершеннейшим чужаком, случайно забредшим в неведомое царство.

Он немного постоял, озираясь вокруг, и развернулся в направлении церковной луковки, видной с любой точки села. Вдруг отец Савватий уже вернулся?

— Вы, барин, говорят, Беловодовых ищете?

— Верно, Беловодовых. — Куделин посмотрел в лицо молодки, обрамлённое узорчатым ситцем праздничного платка. — А ты откуда знаешь?

— Староста сказал. — Она лучезарно улыбнулась, мимолётно блеснув рядом жемчужных зубов, и скромно потупилась.

— Быстро, однако, у вас молва разлетается, — заметил Куделин, про себя думая, что староста оказался не промах и подсуетился с завидной быстротой.

Молодка вскинула голову, позволяя рассмотреть алую нитку коралловых бус на шее:

— Так мы Беловодовы. Муж мой, Захар Иванович, и я, стало быть, его законнная супружница, тоже Беловодова, Марья.

— Гляньте-ка, бабыньки, никак старостина дочка приезжего барина захомутала, — резанул уши и закружил над улицей чей-то визгливый женский смех.

Куделин нахмурился:

— Знаешь, милая, мне ведь нужны не любые Беловодовы, а родня Афиногену Порфирьевичу.

Соболиные брови красавицы сошлись к переносице. Она стрельнула глазами по сторонам:

— Тако важно дело негоже на дороге обсуждать. Ласково прошу к нам в гости. В обиде не останетесь.

Молодка поклонилась со сдержанным достоинством женщины, уверенной в своей неотразимости. Куделин едва не сдался, но что-то остановило. Нет! Сначала церковь.

Он извиняюще развёл руками:

— Прощения просим, но вынужден отказаться, покамест не вызнаю всё доподлинно с документами.

Он заметил, как взгляд молодки потемнел от злости, и прелестное лицо сразу стало похоже на хитрую лисью мордочку.

Её преображение не удивило, потому что ещё в доме старосты нутром почуял подвох, хотя ни словом, ни намёком не проговорился, зачем понадобились Беловодовы. Но ведь шила в мешке не утаишь, и ежели богатая купчиха разыскивает родню, то явно не для того, чтоб отнять исподнее. Тут два и два любой сложит.

Чтобы отвязаться, Куделин двинулся вперёд по дощатой отмостке, пока не очутился рядом с небольшой избёнкой, больше похожей на просторную баню. «Одинок стоит домик-крошечка и на всех глядит в три окошечка», — всплыл из памяти новомодный романс, который недавно распевала жена за вышиванием подушки-думки.

* * *

— Маманя, я тебе пирогов принёс! — Матвейка гордо выложил на стол несколько шанежек с тёртым пшеном. — Сегодня Бобылиха в череду пастухов кормила, так полны руки стряпни насовала. И ухой кормила, и кашей с жареным луком. Вкусно!

Он скосил глаз на самую маленькую шанежку и сглотнул слюну, потому что есть хотелось постоянно.

Угадав его нехитрые мысли, мама протянула ему самую большую шаньгу:

— Поешь сам, сынок. Я не голодная. Затирухи наварила вдоволь, да с конопляным маслом, а после обеда молока глотнула. Спасибо нашей козёнке, что такая удойная попалась.

Когда он вцепился зубами в шаньгу, мама провела гребнем по его нечёсаным волосам:

— Кормилец мой.

Матвейке стало щекотно и приятно до слёз. Но он упрямо дернул плечом и по-отцовски пробурчал, чтоб ему дали поесть спокойно, а то за день так намаялся, что впору заснуть, не скидывая лаптей. Он бы и впрямь заснул, потому что глаза закрывались сами собой, как ни таращь, даже рука с корочкой от шаньги стала тяжёлой и неподатливой. Матвейка затолкал в рот остатние крошечки и совсем осоловел. От протопленной печи потянуло жаром, мурлыкала кошка на лавке. Мама села за прялку, запустила веретено, но вдруг бросила работу и сгорбилась.

— Мотя, меня дядька Ефрем замуж позвал.

— Ефрем — это который у мельницы живёт? — Матвейка хлюпнул отмякшим в тепле носом и машинально вытер рукавом сопли. — Он же старый и злющий? Ты сама говорила, что он свою жёнку в могилу свёл!

— Говорила, — глухо сказала мама. — Но Катерина сызмальства уродилась чахлой, а я авось выдюжу. Подумаешь, побьёт иногда — чай, я не стеклянная, не рассыплюсь. Зато завсегда сыты будем, у него ведь две коровы, лошадь крепкая, овцы. А он мне обещал не обижать тебя.

— Мама, ты что, мама?! — Матвейка вскочил и сжал кулаки. Сердце в груди внезапно задрожало часто-часто, как овечий хвост. — И думать не моги про дядьку Ефрема! Не пара он тебе.

Ему показалось, что мамино лицо вдруг стало тёмным. Она помолчала, а когда разомкнула губы, голос показался чужим и хриплым:

— Зима скоро. Сейчас пока огород да лес кормят. А снега лягут — что есть станем? Коров в хлев загонят, значит, пастух не нужен, лошадёнки у нас нет, а без неё ни дров заготовить, ни сена козе привезти с дальнего выгона. Ну, сено ладно. — Мама махнула рукой. — Сено я гумёнными корзинами натаскаю. Так ведь одна коза нас двоих не насытит. А пряжа? — Она кивнула на прялку с привязанной куделью. — Много ли я смогу продать, ежели в каждом