Шрифт:
Закладка:
«Извращенцы» наши в точности такие же, как знакомые всем колл-центрам «ночные психи», монотонно и с большими подробностями бормочущие в трубку про то, как и кого они имели, имеют или могли бы – то есть в реальности не могли бы – иметь. Любой канал коммуникации, где можно остаться анонимным, притягивает некоторое количество людей с такими проблемами, с ними разговаривают – вернее, не разговаривают – и риелторы, и службы телефонной поддержки, и уж конечно «телефон доверия». Если оставить в стороне всякие сексологические тонкости, в этих текстах, в особенности у молодых, поражает сходство с абсолютно «проходными» письмами о том, «как необычно у меня это было».
Что угодно, ибо ключевые слова «у меня».
Схема примерно такова.
Я работаю там-то, и у нас там есть одна девочка (мальчик). У нее (него) имеется грудь (попа, ноги, другие анатомические детали). Я вчера потрогал ее за…, а она (он)…. И тогда мне захотелось… А потом расхотелось… А потом опять захотелось так-то и так-то… Я часто фантазирую, как я … … и чтобы она … …. Может это быть потому, что в детстве меня купали в корыте, или я от природы очень необычный?
«О девичьем» по той же схеме.
У меня вчера был секс с молодым человеком, и он не говорил ничего. Меня устраивает моя внешность, и я слежу за собой, но он хочет со мной спать молча, а я не хочу. Я спросила, нравится ли ему моя грудь (ноги, попа, другие анатомические детали), а он не ответил… И тогда мне расхотелось… А потом опять захотелось… У меня красивые уши (пятки, мизинцы), мальчики балдеют от моих волос (пупка, локтей), но я хочу этого молодого человека!!! Это может быть из-за того, что я наблюдала секс родителей в 14 лет, или я просто такая от природы???
Дуэт этих молодых голосов звучал бы так: «Пусть весь мир знает, что я ужасно сексуален (меня хотят все-все-все). Мне можно то, что нельзя другим (мне можно демонстрировать свое красивое тело, а мужчины пусть облизываются и говорят о нем). Секс – это лучший в мире повод для самоутверждения!!!»
«Реплика в сторону»: скажите мне, что со мной все в порядке и мои предпочтения и фантазии имеют объяснение, у меня часто бывает ощущение, что со мной что-то не так. И мне совсем не с кем про это поговорить.
Такие письма – что дозволенные, что недозволенные – были бы по-своему забавны, но при ближайшем рассмотрении начинаешь видеть в них и другое. Молодые люди обоих полов в реальной жизни не слишком успешны, перспектив особенных не наблюдается, с коммуникацией тоже как-то не очень – сексуализация жизни в целом действительно работает как психологическая защита. И на здоровье, пусть работает.
Не оказалось в письмах, не дозволенных цензурой, ни скелетов, ни сокровищ…
Глава 4. По следам одного сюжета (наброски на полях)
Был когда-то такой советский журналистский штамп: «за каждым письмом – человеческая судьба». Это из времен, когда «дорогая редакция» на свой лад эти судьбы если не вершила, то могла помочь или помешать, опозорить или восславить. Но я не об этом, приключения «четвертой власти» – не моя тема.
Я о том, что за каждым письмом гораздо больше, чем так называемая «человеческая судьба». Особенно если под «судьбой» понимается сюжет. Сюжет, story – это важно, но за этим ходят в кино и книжные лавки. Лет пятьдесят назад в моей семье жила чудесная женщина Марья Павловна Мочалова, бабушкина домработница из владимирских крестьян. Марьпална – светлая ей память – была проста до святости, добра и работяща, а единственным ее крошечным пороком была страсть к телепередачам.
Посмотрев «постановку», она любила рассказать сюжет. Мои домашние закусывали губы до крови, чтобы смешочками не обидеть добрую нашу Марьпалну, но удержаться было непросто. Для полноты картины добавлю, что рассказчица сильно окала, как и положено в ее родной деревне Топорищево. Вот, к примеру…
Жила одна, молодая, красивая, обеспеченная. Муж у ней был, постарше. Сошлась с одним, с офицером. Ну, под поезд и бросилась («Анна Каренина»).
Жила одна, молодая, красивая, обеспеченная. Муж у ней был, черномазый. Ну, он ее и порешил («Отелло»).
Жила одна, молодая, красивая, обеспеченная. Сошлась с одним, тоже молодой. А родители против были. Ну, они друг друга и порешили («Ромео и Джульетта»).
Сюжеты посложнее, вроде «Евгения Онегина», Марьпалну озадачивали и сердили: «наворотили сами не знают чего». И пересказать в своей фирменной манере она их не могла, а что за радость от «постановки», когда нельзя рассказать, чем началось и чем кончилось, кто кого «порешил»?
Так вот, сюжеты в нашей почте, конечно, есть. Иногда авторы писем и даже коллеги считают, что дело именно в них. Мне же кажется, что если это и так, то лишь в каких-то редких и из ряда вон выходящих случаях. А обычное «наше» письмо интересно чем-то иным – например, тем, как сюжет излагается и какие неявные линии просвечивают, подмигивают, оттеняют рассказ. И отвечать на какие-то из этих линий можно, а на какие-то – нельзя: гадко же пугать сотни читателей рассуждениями о возможной психической патологии чьего-то ребенка и так же глупо и жестоко говорить о решениях, которые могли сработать двадцать лет назад, но не сегодня. Поэтому порой приходилось отказываться от разговора на тему, чреватую каким-то вредом для тех, кто узнал бы в героях себя, своих друзей или – и такое бывает – врагов.
Но и самое обычное письмо допускает три-пять разных «разворотов»: как посмотреть.
Какие из них уместны, а каким суждено только слегка «фонить», – зависит от письма, но не только. Кое-что зависит от меня: и опыт реальной работы с разными темами ограничен, и свои профессиональные и человеческие предрассудки у меня есть.
А еще есть интересы журнала и его правила. Иногда так и подмывало уйти в «параллельные пространства» и оттуда рассказать что-нибудь по мотивам письма, но вообще о другом. Однако некрасиво и неправильно: тут тебе не сольный концерт, не распоешься. И так-то воли дали мно-ого!
Время от времени, конечно, бывали редакционные указания: пожестче, поопределеннее, Екатерина Львовна! Читателям нужен конкретный ответ! (Вот уж во что не верю, так
