— Айви.

Ее глаза вспыхнули, а сердце заколотилось о ребра в ответ на его близость и прикосновения.

— Кесс элад Айви. Кир юнир итин.

Айви покачала головой.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Кетан хмыкнул, по-видимому, обескураженный этим, но они возобновили урок анатомии, каждый указывал на части своего тела, произнося слова на своих языках и повторяя их на языке друг друга. Некоторые из его слов были трудны для нее, и она знала, что произносит их неправильно — знала, что не может, когда в некоторых из них слышалось едва уловимое жужжание и щелчки. Кетан продолжала бороться со звуками, которые Айви издавала губами, но они оба, казалось, были довольны достигнутым прогрессом.

Наконец, Айви собрала прядь своих волос и приподняла ее.

— Волосы.

Он подцепил пальцем несколько выбившихся прядей своих волос.

— Волосы. Сутра, — он наклонился к ней поближе, протягивая к ней свои волосы, словно желая, чтобы она прикоснулась к ним.

Нахмурив брови, она перевела взгляд с его глаз на волосы, затем медленно протянула руку и взялась за пряди. Ее губы приоткрылись от удивления при прикосновении: они были как шелк. Она потерла локон между большим и указательным пальцами, затем провела по нему пальцами, восхищаясь его цветом.

— Они такие мягкие, — сказала она.

Низкое мурлыканье зазвучало в его груди. Он поднял руку к ее волосам, взял прядь между пальцами и потрепал ее.

— Кессани сутра алвос ильн хатхаал, варси ри шендар ильн сит.

Айви опустила руку и наблюдала за ним. В том, как он касался ее волос, было почти… благоговение.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, но, по крайней мере, это звучит мило.

Через несколько мгновений он отпустил ее волосы.

— Кесс элад ан'Джеш, Айви. Кесс элад'дак ильн кир. — он стукнул себя кулаком в грудь, издав глухой стук. — Кетан элад ларак. Айви элад джеш.

Одна из его рук переместилась к ее груди, обхватила ее и сжала.

У Айви перехватило дыхание, и ее сосок напрягся под его прикосновением. Ее мозгу потребовалось мгновение, чтобы осознать, что он сделал, и еще мгновение, чтобы отреагировать.

Она оттолкнула его руку, звук удара ее ладони о его нарушил тишину в гнезде.

— Нет.

Кетан отдернул руку, широко раздвинул жвала и издал низкое испуганное шипение.

Айви взвизгнула и отпрянула, прижавшись к стене и закрыв голову руками.

Так держать, Айви. Тебя сейчас съедят. Ты просто взяла и хлопнула паука.

Но он щупал меня!

Это хуже, чем быть съеденной заживо? Ему было просто любопытно! У него же нет груди.

— Пожалуйста, пожалуйста, не ешь меня. Прости, Кетан.

— Вен кир'ур зикаш Кесс, Айви? Элад кесс'ани уката Зикахл? — кто-то легонько коснулся ее плеча. — Айви?

Она слегка приподняла голову, чтобы взглянуть на него. Он не выглядел угрожающим — или, по крайней мере, выглядел настолько безобидным, насколько это возможно для массивного человека-паука. Он наклонил туловище вперед и опустился так, что его живот почти касался пола, опустив глаза ниже уровня ее глаз, и поддерживал себя нижними руками.

Айви медленно опустила руки.

— Кетан не ешь, — она поднесла пальцы ко рту и сделала вид, что откусила что-то и прожевала, прежде чем указать на себя— Айви?

— Не ешь? — его жвала опустились, когда он повторил ее жест, изображая акт поедания, что позволило ей еще раз мельком увидеть этот фиолетовый язык и клыки у него во рту. — Кесс элад вукод?

Она уставилась на его рот, на эти острые клыки и содрогнулась.

— Кетан ест Айви?

Его глаза чуть расширились, и он отпрянул.

— Кетан не ест Айви.

Облегчение быстро затопило ее.

— Спасибо.

И так же быстро острый приступ голода пронзил ее внутренности с такой же силой, как и тогда, когда она проснулась. Она поморщилась, положив руку на живот, когда тот заурчал, и волна головокружения накрыла ее, сделав легкомысленной и слабой.

— Айви элад вукод? — спросил Кетан. Он снова сделал этот жест поедания. — Кесс теленас саал укаан?

Он повторил и жест, и последнее слово, укаан.

— Да, — кивнула Айви. — Айви голодна. Айви нужно поесть.

Кетан отступил от нее и поднялся на гораздо более внушительную высоту.

— Кирал тавит дера кесс, Айви. Кирал ирел укаанал, вукс икеш'ал укаан.

Укаан означало «есть», но что это за похожее слово? Укаанал? Означало ли это… еду? Она хотела, чтобы весь этот процесс прошел быстрее — и еще больше хотела, чтобы она никогда не просыпалась и не обнаруживала себя в такой ситуации — но это был шаг в правильном направлении. Не так ли?

Кетан отвернулся от нее, подхватил с пола свою сумку и закинул ее за плечи, прежде чем взять в руки копье.

Айви села прямо, широко раскрыв глаза, и, несмотря на то, что его пугающая нижняя половина — половина паука — была выставлена напоказ, она подползла к нему.

— Ты оставишь меня? Одну?

Что, если кто-то еще заползет в гнездо, пока его не будет? Что-то, что действительно захочет причинить ей боль или съесть ее?

— Кир вен'дак'итха укаанал дан, вукс кир теленас тавит, — он снова повернулся к ней, его жвалы дернулись и опустились. Он указал на нее распластанной ладонью. — Айви, ссс-той.

Она замерла. Он понял и вспомнил. Он учился. Она сжала пальцы на дереве под собой и кивнула.

— Хорошо. Айви стой.

В любом случае, мне больше некуда идти.

— Кирал саавикс дун урш уль ви селек, — Кетан отодвинул ткань, висевшую перед входом.

На мгновение Айви пришлось прищуриться от льющегося внутрь света; в джунглях было темно, когда она проснулась от его касаний, но теперь все изменилось. Насколько плотно было сплетено это гнездо, чтобы сквозь него не просачивался свет?

Но как только ее глаза привыкли, солнечный свет ее больше не беспокоил — ее внимание было полностью сосредоточено на Кетане. Это был первый раз, когда она видела его при ярком свете, и это было похоже на то, чтобы увидеть его заново… только без того первоначального ужаса.

Его кожа была черной с легким кожистым налетом, а фиолетово-белые отметины были еще более чистыми и яркими, чем казались, когда светились. Его длинные черные волосы переливались, и их белые пряди сияли, как серебряные нити — и теперь она могла видеть, что в них также были фиолетовые прожилки, слишком тонкие, чтобы их можно было разглядеть в жутком голубом свете кристалла. Жесткие линии его туловища и рук были нечеловеческими, но в его фигуре чувствовалась неоспоримая грация.

И она не могла отрицать