персону. Он полагал, что моя мать как женщина и как низшая по рангу обязана была его обслуживать, следить за его чернильницей и т.п. Не на ту напал. На этой почве возникали мелочные коллизии, до удивления похожие на ссоры первоклашек в школе. Он демонстративно хватал ее перо, она не менее демонстративно выдергивала его, оставляя на пальцах похитителя чернильные кляксы. Иногда он хватал ее чернильницу и вставлял в нее свое перо. Занято! Экспансивная мать вышвыривала его перо куда подальше.

Вспоминается и раздрай у нас на уроке в первом классе между девочками д. Сосновки. С визгом и криком они, как дротиками в бою, стали с размаху втыкать друг другу перья в головы. Круглые, стриженые под ноль головки обагрились кровью вперемешку с чернилами. Громкий плач, рыдания! Так и тут между парторгом и председателем сельсовета завязывалась перепалка. Какими словами они препирались я, конечно, не знаю, но, по сути, главным козырем Жерносека была руководящая роль партии. Мать парировала: «А советская власть когда образовалась, и кто ее создавал? Она народная».

Буквально на пустом месте возникла ситуация самая скверная. В райком поступил донос: председатель сельсовета не признает и всячески принижает роль партии. Мать по опыту знала цену таких доносов и очень переживала. От обиды и видимого бессилия опровергнуть заведомую ложь она умывалась слезами. В ее поддержку решительно выступили жены офицеров соседней воинской части, члены партии, входившие в партийную организацию нашего колхоза, секретарем которой в то время была опять же моя мать. Вызвали в райком. Перед заседанием райкомовские женщины успокаивали ее как могли. Как председатель сельсовета в районе она была на хорошем счету, за что даже получила в виде премии пальто и шапку-ушанку, чтобы, по мысли дарителей, она могла потеплее одеться в зимних поездках по вызову в район. А это был путь в 45 км по глухому безлюдному зимнику. На заседании вопрос был поставлен ребром. Призванный свидетелем председатель колхоза Нехайчик твердо заявил: «Этого не было». На том дело и кончилось. Жерносека убрали, прислали нового, но все это происходило без меня, я был уже в армии.

К нашему прибытию в колхозе обрабатывалось не более 300 га пахотной земли. Постоянно в колхозе находились выделенные из МТС (базировалось в Иннокентьевке) три колесных трактора СТЗ-ХТЗ, один гусеничный трактор СТЗ-НАТИ, прототип послевоенного дизельного ДТ, и два комбайна. Ежегодно пахотный клин пополнялся подъемом некоторого количества целины. Приусадебный надел по уставу здесь составлял 75 соток. Фактически огороды были площадью не менее 1 га. Половина участка засевалась картофелем, вторая половина — тыквой на корм скоту. Хватало площади и на лук, огурцы, помидоры, дыни и арбузы. В хозяйстве можно было иметь две коровы, телят до 2-3-летнего возраста, пару свиней и др. Но у нас пока была одна корова, полученная взамен сданной. Овец отцу пришлось отдать в колхоз для обзаведения другим хозяйством.

К нашему приезду готовыми оказались только два дома. В них поселились Пимкины и наш Володя с дедом и бабкой. А нас сначала пристроили в колхозном амбаре, а потом в школе. Дома для нас и Барановых были построены уже под самую осень из выловленной на Бурее плавниковой лиственницы. Наш был по жребию последним и оказался лучшим. За досками и тесом отец и старожил Корчевой ездили в леспромхоз в верховья Буреи и благополучно сплавили их в плоту до нашей протоки. Пиломатериала хватило и для устройства помостов для сушки зерна у колхозных амбаров. Крылись дома дранкой, для чего метровые поленья прямослойной лиственницы раскалывались на тонкие пластины. Такая крыша обеспечивала хороший сток воды по естественным желобкам сколотой поверхности дранок и была довольно легкой. Бараниха устроила скандал, орала и требовала крыть ее дом непременно тесом. Она слыхала нечто о престижности тесовой крыши, но в местных условиях не струганый тес из лиственницы толщиной не менее 25 мм был тяжел и вскоре стал порастать мхом.

Наш дом был поставлен на дальнем краю деревни по склону небольшого всхолмления, заметно возвышавшегося над остальной деревней. Под огород был распахан целинный участок с кустарником и молодым леском, после чего с пашни долго пришлось выбирать множество корневищ и пеньков. Вдоль по краю огорода пролегала падь, пологая лощина, поросшая мелколесьем и кустарником. В этой пади запросто водились фазаны. Иногда они прилетали сюда на ночь. Вот отец колет дрова и видит, как от пади летит фазан и садится на край недостроенного сруба сеней. Отец начинает носить дрова в избу, ходит мимо фазана, фазан сидит. Ладно. Перетаскав дрова, отец подставил табурет и встал на него, намереваясь взять фазана голыми руками. Но тот у него из-под рук — ффррь.

На новом месте мне пришлось испытать, говоря современным языком, настоящий информационный голод. Оказалось, здесь невозможно добыть никакой литературы для чтения, кроме газет — одной газеты, которая поступала в правление колхоза вместе с другой почтой. Несколько скрасил мое уныние солидный том Иосифа Виссарионовича Сталина «Вопросы ленинизма». Наверно я стащил его из колхозного правления, где он завалялся неизвестно как и зачем. А кто бы его там стал читать? А я от безысходности прочитал его полностью и, кажется, не единожды. Особенно увлекал меня его опус «О диалектическом и историческом материализме», хотя и не думаю, чтобы тогда я мог серьезно вникнуть в его суть.

Не миновало меня и увлечение рыбной ловлей. И прежде с моим дружком Васей Пимкиным мы днями пропадали на нашей родной речке Ранове. У нас было по два «колышка». Это действительно были колышки с привязанными прочными лесками длиной метра два, с крючком на конце и грузилом из гайки. Такой колышек с живцом на крючке втыкался у берега как можно незаметнее для посторонних. К утру на один из двух таких колышков обычно попадалась одна рыбина, голавль или судак. Но основной забавой у нас была ловля на удочку всякой мелочи, окуньков, плотвичек. На новом месте снасть была посолиднее, перемет крючков на 20-30. Напарником у меня оказался Василь Кишинский, при семье которого мы некоторое время питались, временно проживая по соседству в школе. Первоначально мы ставили свои переметы на протяженном речном заливе, называвшемся «рукавом». Для наживки ловили корзиной небольших вьюнов в болотистых озерках. Ранним утром до восхода, бывало, бежим на рукав по августовской росе, временами останавливаясь на сухом пятачке отогреть зашедшиеся от холоднющей росы ноги. На перемет попадались сомы,