– Как ты можешь… – прошептала я, уткнувшись головой в колени. – Как ты можешь бросать меня одну сейчас…

– Кто сказал – сейчас? – невозмутимо спросил муж. – Мне дали три месяца отсрочки по семейным обстоятельствам. Три месяца, чтобы поставить тебя на ноги, потом ты вернешься в госпиталь, а я уеду на полгода. На большее, как видишь, претендовать не смог! Но предупреждаю, – произнес он с угрозой, и, присев на корточки, поднял мою голову, заглядывая в глаза, – в этот раз тебя со мной не будет, поняла? Хватит играть со смертью. Ты мне нужна живая, здоровая и домашняя, я жену хочу, а не боевую подругу. Не хочу, чтобы от тебя пахло кровью и пороховой гарью. Еще раз говорю – жену хочу, которая будет ждать дома, провожать и встречать, чтобы я не чувствовал себя одиноким, старым и никому не нужным. Это ты можешь мне пообещать?

Лучше бы он попросил меня прыгнуть с крыши, я не задумалась бы, но это… Мучительное чувство неизвестности, каждодневный кошмар, когда не знаешь, где он и как…

– Кравченко, ты урод и шантажист, – произнесла я устало. – Ты загнал меня в угол, не стыдно – здоровый мужик…

Он рассмеялся и лукаво глянул на меня:

– Вот и оно-то, что здоровый, сама сказала! Поехали домой, ласточка, что-то я хочу растратить немного этого здоровья…

– Ну, ты нахал! – засмеялась и я. – Вот чем ты решил загладить свою вину?!

– А что? Оставлю на тебе пару синяков, как тогда, в госпитале… Имею право!

– Вот уж что-что, а право ты имеешь.

…Но доктор меня не выписал – считал, что возвращаться в прежнюю жизнь мне нужно понемногу и не сразу, но домой на ночь отпустил, взяв с Кравченко слово вернуть меня к утреннему обходу.

Дома, к моему величайшему удивлению, царил полный порядок. Полы чисто вымыты, никакого мусора. В открытую дверь комнаты я видела, что и там все на месте, нигде ни пылинки, и даже цветы стоят в вазе.

– Что, – пошутила я, снимая куртку в прихожей, – успел все улики убрать?

– В смысле баб и пустых бутылок? Конечно, родная, успел!

Мне было так непривычно лежать на диване под одеялом в то время, как Кравченко суетился вокруг меня, как заботливая мамаша.

– Леш, а ведь я могла бы привыкнуть к этому, – заметила я, с улыбкой наблюдая за непривычно домашним Лехой.

– Так в чем дело? Привыкни – мне тоже нравится, что я за тобой ухаживаю, потому что долгое время было совсем наоборот.

– Вот только не надо отдавать долги, ладно? Я это не для того сказала, я не благодарности твоей жду…

Он не позволил мне договорить, закрыв рот своими твердыми, сухими губами, он расстегивал мой халат, неловко цепляясь за пуговицы, потом, разозлившись, разодрал то, что не поддалось… Казалось, этому дикому порыву конца не будет, я уже плохо соображала, что он делает со мной… Когда же все закончилось, он, откатившись со стоном к стене, взял мою руку и поднес к своим губам:

– Ласточка моя бедная, как же ты меня терпишь?

– Кравченко, ты больной! Разве я терплю тебя? Ты – все, что у меня есть.

Я повернулась на живот и положила голову на его мокрую грудь, он засмеялся и щелкнул меня по носу:

– Не смотри так, а то снова не выдержу…

– Ну и пусть… – счастливо прошептала я, закрывая глаза.

Утром, зайдя в ванную, Леха долго рассматривал меня, стоящую под душем, потом не выдержал, отдернул шторку и шагнул под воду, прижимая меня к себе и поворачивая до отказа холодный кран. Я с визгом билась в его железных ручищах, а он все сильнее прижимал меня к своей груди, так, что я отчетливо слышала, как бьется его сердце, а потом, завернув в полотенце, он отнес меня в комнату.

Только через две недели Кравченко забрал меня домой окончательно. Ради такого случая к нам приехали Рубцовы с сыном и, конечно, Леший. Сашке Рубцову был двадцать один год, он успешно оканчивал военное училище, готовясь стать офицером, как отец, и Рубцов-старший отчаянно им гордился, а Ленка постоянно сетовала на то, что сын не послушал ее и не пошел в политехнический институт.

– Да ну, мам, ерунда это все! – горячился Саша. – Как можно всю жизнь за бумагами просидеть, да еще мужчине? Мужское дело – война, армия, а бумажки и чертежики эти все…

– Ой, где-то я это слышал раньше! – заржал Кравченко, обернувшись ко мне. – Ты знаешь, Санька, несколько лет назад это произнесла девочка, стоя на пороге кабинета начальника военного госпиталя, а через четыре месяца она возникла передо мной в палатке, там, в Шатойском ущелье. Она пришла на войну, хотела заниматься мужским делом, понимаешь, Санек? – его глаза стали темными, лицо помрачнело.

– Леша, не надо, – попросила я, – зачем ты?

– Надо, ласточка. Так вот, Сашка, на будущее – никогда, слышишь, никогда не позволяй женщине остаться рядом с тобой там, где идет война. Я знаю, о чем говорю – ты становишься слабым и уязвимым, каждую минуту думаешь о том, что вот это тело, которое ты знаешь даже наощупь, через секунду может разорвать осколками… Или, что еще страшнее, она попадет в плен. Рассказать, что с ней там будет?

– Кравченко, прекрати! – простонала Лена, закрывая лицо руками. – Зачем ты пугаешь его?

Мне было странно видеть обычно спокойную, собранную Лену Рубцову в роли наседки, трясущейся над своим цыпленком. Но если смотреть правде в глаза, она имела на это право – Сашка был их единственным сыном, и материнский страх был оправдан.

– Мама, я давно не мальчик! – невысокий, коренастый Сашка заметно побледнел, встал, приобнял мать за плечи, чмокнув в щеку, а потом повернулся ко мне и, опустившись на колени, прижал к губам мои руки. – Ты удивительная женщина, Марьяна, я хочу, чтобы моя жена была такой…

– Ой, не дай бог! – подмигнул старшему Рубцову Леший. – Прикинь, Серега, такую невестку иметь!

– Нет, дядя Костя, вы неправы! – твердо произнес Сашка, вставая. – Вы неправы, потому что неизвестно, сидел бы сейчас здесь дядя Леша, если бы не Марьяна.

– Сашенька, не придумывай, – перебила я его тираду. – Не я, так кто-то другой помог бы ему, дело не в том. В главном Леха прав – никогда не оставляй свою женщину рядом с собой там, потому что это очень страшно – видеть, как на твоих глазах самый родной человек умирает, а ты ничем не можешь помочь,