не появлялся в эти дни. Когда же он пришел, она сделала вид, что вообще не замечает его. А он краснел и бледнел перед ней, пытался и не мог заговорить.

В конце концов их помирили, и случилось это в день рождения Иринки — 7 августа. Она даже станцевала с ним несколько раз. Решив, очевидно, что он полностью прощен, Андрей пробовал объясниться, почему он так сказал, и в чем состояла его ошибка. Но это было уже безразлично для нее.

Она уже никогда не смогла его простить.

И хотя у них сохранилась видимость прежних отношений, они встречались только в компании, и почти никогда — наедине.

Да и что ей оставалось делать?

Она бы с радостью согласилась не видеть его вовсе, но Санжары для этого были слишком маленьким городишком. И потом, все в их компании были по двое, а ей совсем не улыбалось оставаться одной до самого конца августа, когда все начинали разъезжаться по домам.

Однажды Иринка снова побывала у Андрея дома. Под стеклом, по-прежнему, лежали ее фотографии, и, как бы в насмешку, снова были вареники с вишнями.

Иринка молча глотала слезы, и от этого вареники казались ей горькими и солеными.

— Ириночка, — спрашивала мать Андрея, — почему ты такая грустная? Раньше глаза у тебя были веселые, как солнышко, а теперь, глядя на тебя мне самой плакать хочется. Андрейка обидел тебя?

— Нет, что вы, — отвечала она, — у нас все хорошо. И собравшись силами заговорила о том, что Андрею непременно нужно готовиться в институт.

Мать горячо отозвалась, и они долго говорили на эту тему. Было решено, что Андрей начинает готовиться уже с осени. Иринка, в свою очередь, обещала узнать условия приема и специальности в некоторых институтах Москвы.

Андрей неплохо рисовал и больше интересовался архитектурным или строительным институтом. Девушка осталась довольна тем, что он, видимо, загорелся желанием учиться.

Теперь Иринка думала о доме, как об избавлении от этой обстановки, которая вызывала в ней только грусть и уныние. Здесь продолжалось лето, жаркое и солнечное, а девушке хотелось дождей и непогоды. Хотелось снова быть в Москве в привычной будничной обстановке, в которой множество больших и малых дел занимают большую часть времени, и которые наверняка отвлекут ее от тяжелых и грустных воспоминаний.

Ее даже начинала раздражать тишина, стоящая по утрам за окном. Иринке недоставало привычного, и от этого почти незаметного для уха горожанина, шума транспорта. Тогда она начинала вспоминать, как шумят троллейбусы под окном на московской улице. Сначала высоко и натужно, поднимаясь к Ленинскому проспекту, а потом торжествующе и радостно — вниз.

Иринка вспоминала этот шум и засыпала. Но по мере приближения осени, она просыпалась по утрам и вспоминала Москву все чаще.

Наконец, наступил день отъезда. Как ни старалась Иринка уехать незаметно, прощание с Андреем получилось тяжелым. На нем лица не было, и он едва сдерживал слезы. А она не могла ответить искренне, и это было для нее неприятно.

— Иринка, милая, ты сильная, намного сильнее, чем кажешься! Мне очень нужна твоя поддержка.

— Как же я могу быть сильной, я, слабая девчонка? Но в помощи я никогда не откажу, — отвечала она.

В Москве девушку обступили новые заботы, другие знакомые, и Санжары скоро стали казаться очень далекими.

Только письма напоминали еще о недавно прошедшем лете.

Андрей писал очень неровно. Иногда она получала странные нежные письма. Как будто он только что очнулся от тяжелого сна и теперь хочет уйти от его гнетущего впечатления.

Она угадывала за набросанными второпях строками любовь и растерянность.

Другие письма были скупыми и подавленными. Он присылал фотографии Санжар, и снимки эти также дышали грустью и запустением.

Ей казалось, иногда он понимал, что отношения их зашли в тупик, но противился этому чувству и строил планы на будущее, где они были вместе.

Она отвечала редко, посылала методические материалы для поступающих в вузы, рассказывала преимущественно о своей учебе в институте, о работе. Ведь Иринка училась на вечернем отделении и была вынуждена периодически работать.

И ни одного слова, что она думает о нем.

В середине зимы переписка почти прекратилась, но пришло письмо от его матери. Она писала, что Андрей совсем пал духом, стал очень нервным и перестал готовиться в институт.

Последнее письмо — увесистый конверт — пришло от Андрея в марте. Он писал, что не хочет никому быть обузой и считает ее свободной от данных ему обещаний. В конверте она нашла все фотографии, которые увидела под стеклом его письменного стола.

Иринка не ответила.

На следующее лето она приехала в Санжары в свой первый рабочий отпуск в конце июля.

Андрея она увидела в первый же день и едва узнала его. Он похудел еще больше, осунулся, и в воспаленных глазах его было что-то нездоровое, пугающее.

Однако заговорил он приветливо, и они встретились, как добрые старые знакомые. Но о прежней близости, конечно, не могло быть и речи.

Иринка заметила, что Андрей сторонится их кампании, и это было странно.

Затем некоторое время они не виделись совсем, для того чтобы встретиться потом самым неожиданным образом.

Однажды утром в домик к Берсеневым забежал мальчишка, и с порога выпалил, что Андрей зовет ее. Мальчишка этот был двоюродным братом Андрея. По выражению его лица Иринка поняла, что с Андреем что-то случилось.

Запыхавшись, они вошли в дом. Андрей лежал на кровати, прикрытый выцветшим байковым одеялом. Глаза его были испуганные и безумные. У двери, отворачиваясь от света, стояла мать и плакала.

У Андрея был жар. Капли пота выступили у него на лбу. Мокрые волосы слиплись.

Иринка смочила водой из стакана полотенце, висевшее на спинке кровати, и положила ему на лоб. Постепенно ему стало легче, он полежал немного с закрытыми глазами, потом открыл и, узнав ее, улыбнулся виновато.

— Андрей, что с тобой случилось? Расскажи, — попросила девушка.

Он начал рассказывать тихим голосом, потом заволновался, вскочил с постели, начал отчаянно жестикулировать, так что еле удалось его успокоить.

Она не знала, можно ли верить его словам.

Всю ночь он просидел в мастерской, выполняя срочный заказ. Голова болела очень сильно. Иногда он бегал по комнате и кричал. Чтобы ослабить жар внутри, прислонялся к прохладной штукатурке стены и стоял так долго.

На рассвете боль почти прошла, и он задремал. Проснулся поздно и вышел на улицу, чтобы купить, как обычно, пирожок в торговом ларьке на противоположной стороне улицы.

Солнце стояло высоко. Его жаркие прямые лучи больно били в глаза. Улица, обычно