Она здесь, действительно, как дома: и всех почти знает, и ее все знают, особенно молодежь. Но из всех знакомых ближе все-таки несколько человек, мальчишек и девчонок, — «наша компашка». Большинство приезжие: из Москвы, как она, из Ленинграда, из Харькова, из Запорожья и Полтавы. Есть и местные. И все так весело у них получается, так дружно, что ужасно грустно расставаться с друзьями под осень.

Когда в половине шестого утра свежая и причесанная Иринка выглянула из вагона только что остановившегося поезда, первым, кого она увидела, был отец. Он подхватил два ее чемодана, а потом и саму Иринку, торопливо расцеловал и прокричал, что нужно бежать к автобусу, который давно уж стоит на станционной площади и может вот-вот уехать.

Она сидела в пыльном салоне маленького автобуса и, жмурясь от яркого солнца, улыбалась.

С присущей ему стремительностью отец закидывал ее вопросами. На этот раз это было даже кстати — можно было не рассказывать о самом главном. Не говорить же, в самом деле, что мама успела снова выйти замуж и просила об этом не упоминать. Иринка знает наперед, что любопытство отца очень поверхностное, и, получив ответ, он об этом больше не спросит.

— Вот так у них всегда, что отец, что мать: ответишь им что-нибудь, они и довольны, а что на самом деле у меня на душе — им и дела нет, — с внезапной обидой подумала девушка.

Не вдаваясь в подробности, Иринка отвечала, что мама и бабушка чувствуют себя хорошо. Да, теперь она студентка. Экзамены были трудными, но она все-таки набрала нужные для поступления баллы.

— Пап, а из «наших» ты никого не видел? — не выдерживает дочь.

— Как же, подружки твои каждый день заходят, и еще некто…

— Кто же, а какой он из себя?

— Белобрысый такой. Да он прошлым летом часто к тебе заходил.

Оставшаяся часть дороги пролетает незаметно.

— Мама, где Вы там? Принимайте гостей, — громко сказал отец, открывая калитку.

С бьющимся сердцем, узнавая все вокруг, Иринка бросилась навстречу низенькой, опирающейся на палку старушке, поцеловала дряблую, в коричневых пятнах, как на печеном яблоке, щеку и обняла за вздрагивающие плечи.

— Ну, что ты, что ты, бабуленька. Вот я и приехала. Не надо плакать.

Отец и тут не выдержал:

— Ладно, мама. Иринке отдохнуть с дороги надо. Приготовь ей постель.

— Пап, а Ритка приехала? — переспрашивает Иринка, уже лежа на диванчике и с удовольствием разглядывая вазочку с розами на столе — соседка подарила — и репродукцию Джоконды на стене, которую она сама вставила в рамку лет пять назад.

— Приехала, — ответил отец из соседней комнаты, — ты спи, давай, а то бабушку опять разбудишь.

— Хорошо-то как, — думает Иринка, поворачиваясь на бок и уже засыпая.

Она снова была дома.

Иринка редко видит сны или же сразу забывает их.

Но сейчас взбудораженное сознание не хочет мириться и выплескивает все новые картинки — того, что было, или того, что ей хотелось когда-то, чтобы так было.

Видит Иринка, как они вдвоем с Карасиком, первой своей полудетской любовью, — и единственной, — шепчет она, — карабкаются по крутой тропинке. А потом бредут по сухой траве мимо пожарной каланчи на самую высокую площадку, мысочком выступающую между двух оврагов.

И останавливаются, запыхавшись, держась за руки, в восхищении от раскинувшегося прямо под ними до самого горизонта зеленого моря. Ворсклы совсем не видно, только по изгибам растущих по берегам ветел и тополей прослеживается ее путь. А дальше сады и в них, как оконца, белые стены домишек. Еще дальше сосновые рощи и бархатные луга. Теплый воздух доносит аромат цветов и трав, как будто притаился там внизу кто-то большой, и теперь глубоко и шумно дышит. А по небу в лучах заходящего солнца — пушинки облаков, как нежные ушки — розовые и белые.

— Бежим! — кричит Карасик.

И вот уже шумит ветер в ушах, и тело кажется невесомым, будто в полете, и только успеваешь ноги переставлять. С разбегу дети перескакивают через низкий заборчик и оказываются на заднем дворе, распугивая кур и гусей.

— Нас тогда еще чуть собака не покусала, — вспоминает Иринка и решает, уже просыпаясь, — нужно будет сегодня же взобраться на эту площадку.

Но ей жаль такого хорошего сна, и, повернувшись на другой бок, она снова видит себя рядом с Карасиком идущими по лесной тропинке.

— А так было, когда мы шли на мельницу.

Листья орешника, широкие и шершавые, склоняются над головой. Тихо и пасмурно здесь. А что там шуршит в кустах? Гадюка?

— Не бойся, я с тобой, вот моя рука, — знакомый голос, но это уже не Карасик, а кто-то другой.

Но Иринке хочется верить этому голосу. Верить.

— Ах, как хорошо, что я сюда вернулась, — улыбается во сне Иринка.

И вдруг слышит пронзительный радостный визг, и распахиваются, хлопая, одна за другой двери в домишке, и кто-то маленький и кудрявый бросается к ней на шею.

— Иришенька, Иришенька приехала! Дай я тебя поцелую!

Счастливый человек, ее лучшая подруга Рита.

Лет пять назад, когда они познакомились, Иринка была еще подростком, а Рита, которая была на пару лет старше, выглядела уже барышней.

Сейчас Иринка чувствует себя уже взрослой, а Ритке никто больше 15 лет не дает. Все дело в маленьком ее росте и счастливом характере.

Рита, что называется — художественная натура — добрая, отзывчивая, ужасно беспокойная — ни минутки на месте не усидит, — словом, полная противоположность рассудительной Иринке.

И прекрасное ей дополнение.

— Ой, как я тебя люблю!

Снова обхватывает Рита подружку своими крепкими ручками.

— Пусти, пусти, раздавишь!

— Ага! Я разбойник, ты — моя добыча! — вскарабкивается на лежащую Иринку верхом.

А через мгновение, сделавшись серьезной, смирно сидит на диванчике и болтает загорелыми ножками.

— Ой, что делается у нас в компании! Все прошлогодние парочки перемешались. У Эллы с Колей с начала лета такая любовь, что я просто и не знаю…

— А как у тебя дела сердечные? — спрашивает Иринка.

— За мной Саша ухаживает.

— Это тот, что у клуба живет? — прыскает Иринка, представив этого верзилу рядом с миниатюрной подружкой.

— А Вовка твой не выдержал. Сначала все ждал тебя, ходил к твоему папе, выспрашивал, а теперь провожает по вечерам Ольгу из Ленинграда.

— Ну, это ерунда. Он мне в последнее время совсем разонравился. Я с ним даже переписываться перестала.

— Конечно, Бельчонок, но у нас ведь все уже по двое,