— Да мы с сыном моим Сашенькой в командировку к вашим соседям прибыли. Их раньше Москва-400 называли или Конечная. Наш институт сотрудничает с ними, мы вместе очередное оборудование запустили для ядерных исследований. А уж от них до вас совсем недалеко было.

— А военный городок не навещали?

— К сожалению, Глаша, ничего от городка не осталось. Я подборку фотографий в интернете видела. Там все разорено, даже трубы водопроводные из-под земли выкопали. А ведь как все там зелено и ухожено было. Я там почти двадцать лет прожила, всю молодость. А сейчас просто боюсь увидеть такое. Пусть городок останется в памяти таким, как он был: с фонтанчиками и щедрой капелью по утрам, а не эта мертвая земля.

— А как вы живете, Глаша? — спросила Ольга Павловна.

— Да какая тут жизнь? Не живем, а доживаем. Я всю жизнь на станции кассиром проработала, а сейчас автомат поставили, человек больше не нужен. Меня на пенсию, а пенсия-то крошечная, хорошо еще, вы, Ольга Павловна, рубли присылаете. На пенсию даже одной не прожить, не то, что вдвоем. В учебное время Нюрка в городе в интернате живет. Раньше он Семипалатинск назывался, а сейчас Семей. Платить за учебу не надо, а форму и прочую одежду покупать нужно.

— А как у вас с националистами, не обижают? — спросил Александр.

— Да нет, — как-то не очень бодро ответила тетя Глаша, — у нас-то и казахов настоящих не осталось. Все говорят только по-русски. Как-то приезжали несколько казахов из города на мотоциклах. Ругались с нашими казахами тоже по-русски. Обзывали наших «шала-казахами», а те их «нацпатами». Тем дело и закончилось.

— Ну, вот, что — сказал решительно Лобачев, — мы своих, русских, в обиду не дадим! Вы только про могилку брата не забывайте.

Он достал из своей сумки пластиковую карту Visa и протянул ее Глаше.

— Здесь сто тысяч рублей, если нужно будет — еще переведу. Давай запишу где-нибудь ПИН-код, — обратился он к Нюрке.

— А на чем записывать? — спросила та.

— Да, на чем угодно, хоть на ладошке. Кстати, когда я учился в школе, девчонки писали шпаргалки у себя на ножках, благо уже тогда были в моде мини-юбки.

— А ты видел, как девчонка вспыхнула, когда ты писал ПИН-код на ее замурзанной ножке? — спросила Ольга Павловна, когда они распрощались и усаживались в машину, — маленькая, а уже женщина.

И снова мощный внедорожник мягко проглатывает километр за километром, но уже в обратном направлении. Сидящие в машине долго молчат. Каждый думает о чем-то своем, но оказалось, что думали они об одном и том же.

Три рассказа о любимой

История одной фотографии

Вот уже много лет на моем письменном столе стоит одна черно-белая фотография. Милая, юная девушка грустно и без улыбки смотрит с нее и думает о чем-то своем. Эта фотография очень дорога для меня, потому что эта девушка — моя любимая, такая, с какой я познакомился много лет назад, и даже на пару лет моложе. Несмотря на кажущуюся безыскусность, фотография эта отличается от множества любительских снимков, сделанных на память. В ней чувствуется рука художника, как и то, что модель явно небезразлична ее автору

Иринка проснулась среди ночи от того, что поезд, который должен был увозить ее от шума, духоты и сутолоки столицы, остановился и стоял, видимо, довольно долго на какой-то большой станции. Сквозь щель неплотно задернутых занавесок пробивалась голубоватая полоска света, и в тишине спящего перрона чьи-то голоса громко и грубо разговаривали.

— Харьков, — угадала девушка.

Так приятно было лежать, завернувшись в свежую простыню на нижней полке купированного вагона и чувствовать себя совершенно свободной. Кошмарное лето уже почти позади. И теперь она взрослая — студентка.

Вот Ритка-то удивится… Да, а ведь она уже на втором курсе.

— Буду думать только о Санжарах, — решает девушка, — осталась всего одна ночь.

Она лежит, закинув руки за голову, и улыбается чему-то своему, заветному.

Синий свет в окошке медленно пополз слева направо, слабея, и снова появился в углу — от другого фонаря — и опять пришел в движение. Вагон начал раскачиваться все сильнее и сильнее, и вот это уже не вагон, а качели.

И, держась за канаты, Иринка взлетает высоко-высоко и смотрит через плечо: кто же это раскачивает так сильно?

Она отчетливо видит черные волосы и смуглое знакомое, как будто, лицо, и никак не может узнать стоящего внизу парня. А тот поворачивает к ней смеющееся лицо и, подхватив сиденье, мягко бросает его вверх.

И остаются внизу верхушки сосен, и весело кружится голова…

— Закружу кому-нибудь голову! — с внезапной решимостью подумала девушка и засмеялась тихонько и радостно.

Лет десять назад Берсеневы купили дачу на «островке», состоящем из двух — трех улочек одноэтажных домиков — настоящих украинских хаток, крытых соломой, с глиняными полами и белыми стенами. Домишки прятались в тени белых акаций и фруктовых деревьев, а в палисадниках неизменно цвели георгины и мальвы.

В то время отец и мать Иринки были еще военными. А мать была опытным медиком по специальности отоларингология. Она бесплатно вела прием отдыхающих в расположенном поблизости военном санатории. В обмен Берсеневы пользовались некоторыми его социальными структурами.

Стена военного санатория прижимала домики к излучине Ворсклы, отчего они и впрямь казались расположенными на островке. Приближение к санаторию было заметно издалека — только здесь росли такие огромные серебристые тополя. Еще ничего не было видно, даже холма, на котором расположился город, а они уже вырастали великолепными светло-зелеными кронами.

Иринка представляет, как останавливается автобус, она по тропинке спускается с шоссе, и перед ней открываются две дороги. Одна — через ворота санатория по аллеям прямо на другой его конец.

— Но ведь никогда нет уверенности, — вспоминает Иринка, — что калитка в заборе, нелегально пробитая прямо напротив их дома, еще не заколочена.

И она выбирает другой путь, более длинный, но такой же интересный, как и первый. Вот девушка идет по тропинке, прижатой забором прямо к реке, над быстро несущейся водой. Здесь тихо и сумрачно даже в самый яркий день. Густые кроны смыкаются высоко над головой, корявые стволы поросли разноцветными лишайниками. Мягкая земля прогибается под каблуками. Деревья расступаются, и неожиданно появляется небольшая полянка. Здесь через реку перекинут подвесной мостик. Рядом, чуть в стороне от него стоит окруженная акациями беседка, у которой…

Здесь девушку охватывают воспоминания. Короче, отсюда и начинается ее «островок».