Даже тетушка Жужи не отваживалась заходить в корчму семейства Цер, которой полностью завладели румынские солдаты. Лайошу, учитывая его отпугивающий вид, запретили появляться в его собственном заведении.

По ночам вместо привычных сторожей в плащах, которые были вооружены только лампами, улицы Надьрева теперь патрулировали солдаты с винтовками.

В деревне ввели комендантский час, который наступал в девять часов вечера, хотя солнце заходило только час спустя. Жители Надьрева предпочитали круглыми сутками оставаться дома, чтобы охранять свои жилища. Кроме того (и это было гораздо важнее для них), они не решались оставлять без присмотра своих жен.

* * *

Марица подрезала обугленный фитиль в небольшой лампе старым перочинным ножом, найденным на кухне, и протерла стекло от сажи тряпкой, которую держала для таких случаев. После этого она зажгла эту лампу и стала наблюдать, как в ней разгорался огонь. В доме запахло парафином. Когда Марица взяла лампу и поднесла ее к себе поближе, пламя замерцало.

Свет лампы отражался от штыков, когда Марица пробиралась, как вор, вдоль стены своей гостиной. Она прокралась мимо группы офицеров, сидевших за обеденным столом. В воздухе стоял дым от их сигарет. От их униформы пахло порохом и лошадьми. Марица перешагнула через груду серых холщовых вещмешков, покрытых многодневной пылью, и направилась по узкому коридору.

Через некоторое время после ужина из комнаты вышел Михай. Обычно он прятался в хлеву. Если хватало соломы или сухого навоза, он разжигал там костер в яме, когда наступала ночь. Марица могла видеть из окна свет от этого костра. Если же сжигать было нечего, то Михай сидел в темноте, завернувшись в одеяла, пока не засыпал.

В первые недели после появления румынских войск Михай старался все время быть рядом с Марицей. Когда она выходила на улицу покормить цыплят, он выходил вместе с ней. Когда она шла на кухню, он старался держаться достаточно близко, чтобы она постоянно находилась в поле его зрения. Ему не хотелось выпускать ее из виду, но в конце концов он успокоился. Угроза изнасилования или избиения была вполне реальной для тех жителей деревни, у которых размещались рядовые солдаты, офицеры же не представляли такой угрозы. Когда дело касалось Марицы, они вели себя подобающим образом: отчужденно, но вежливо. Убедившись в этом, Михай стал бо́льшую часть времени проводить в хлеву. В его доме поселились оккупанты, чужеземцы, разговаривавшие на чужом языке, и это было для него невыносимо. Каждую ночь он думал об интервентах, собравшихся в его гостиной, делящих свою добычу и планирующих новые грабежи, сидя за его обеденным столом и поедая его ужин.

Если у Михая и были какие-то опасения по поводу того, можно ли оставлять Марицу одну в доме вместе с румынскими офицерами, то с появлением тетушки Жужи они исчезли. Повитуха начала приходить к ним почти каждый день, и Михай знал, что Марица была с ней в такой же безопасности, как и с ним. Румыны знали, что от цыганской колдуньи нужно держаться подальше.

Марица открыла дверь в спальню Шандора-младшего. В углу стояла односпальная кровать, на которой тот лежал, не в силах унять дрожь. Он натянул на себя тонкое одеяло, и Марица могла видеть под ним очертания его хрупкой угловатой фигуры.

Шандор-младший уже несколько дней не вставал с постели. Опорожнялся он в ночной горшок. Тот находился совсем рядом с его кроватью, но Шандор-младший все равно умудрялся испачкаться.

Когда Марица подошла поближе, ее сын дернулся и еще сильнее задрожал под одеялом. Затем он по ее просьбе переоделся в новую ночную рубашку, хотя это и потребовало от него больших усилий. Ту рубашку, которая была на нем, он сбросил на кровать Марице для стирки. Она каждый день стирала по два комплекта его одежды.

Ранее в этот день тетушка Жужи принесла Шандору-младшему чашку кофе, которую он выпил после ее ухода. Вдоль стены рядом с его кроватью тянулся подоконник от окна, которое уже давно было заложено кирпичом. Выпив кофе, Шандор-младший поставил на него пустую финджу, где она так и осталась стоять.

Как-то в приступе отчаяния Шандор-младший признался своей матери, что панически боится той болезни, которая преследовала его всю жизнь и, наконец, навалилась на него всей своей тяжестью, чтобы раздавить его. Вместе с тем он спрашивал тетушку Жужи, которая ежедневно навещала его, не подхватил ли он «испанку».

Марица взяла финджу с подоконника, чтобы отнести ее обратно на кухню, затем подобрала одежду Шандора-младшего, которая пахла просто ужасно. Во всей комнате стоял запах, как в уборной. Вонь начала проникать даже в коридор. Марица оставила Шандора-младшего и поспешила с его очередной ночной рубашкой на улицу, где она развесила ее, чтобы проветрить перед тем, как наутро снова постирать.

* * *

Повитуха отдернула занавеску. Слой инея покрывал ее окно. Она подышала на стекло и после этого протерла его ладонью, чтобы посмотреть, что делается снаружи.

Деревья и кустарники во дворе ее дома были украшены кристаллами льда. Ее собака укрылась от холода в хлеву. Костер, который она обычно разжигала в яме во дворе, не разводился уже несколько дней. Раньше у тетушки Жужи всегда был хороший запас дров, а теперь, хотя наступившая осень была холоднее и более сырой, чем обычно, дров уже почти не осталось. Румыны реквизировали все повозки, приезжавшие в Надьрев, независимо от того, кто правил или что он вез. Тетушка Жужи опасалась, что того запаса дров, который остался у нее в хлеву, ее семье может с трудом хватить до весны.

Повитуха пострадала от оккупантов меньше, чем большинство жителей Надьрева. В ее доме или в хлеву никого не разместили на постой, румыны не насмехались над ней и не досаждали ей, как они поступали с другими в деревне. Несмотря на это, наступившие времена были одними из самых трудных, которые повитуха могла припомнить. Свои убытки от присутствия румынских войск она не могла даже подсчитать. Она была вынуждена отказаться от своих ежедневных поборов. Ее сына уволили с работы в деревенском отделении почты и телеграфа. Его заменил румынский офицер, а это означало, что тетушка Жужи теперь не могла отправлять свои эликсиры и настойки клиентам за пределами деревни.

Она чувствовала себя такой же бедной, какой была в детстве. Она отчетливо помнила те дни, когда прибегала с поддоном горячих углей из соседского дома, чтобы разжечь огонь в лачуге своей семьи. Она помнила, как на