Она стиснула челюсти и втянула воздух сквозь зубы.

— Ты говоришь мне об этом так, будто я ничего не знаю. Как будто меня там не было. — Мила подалась вперед и уперлась ладонями мне в грудь, гнев в ее глазах был диким и усугублял ее боль. — Я была там, придурок! Я пережила это. Я плакала. Я хотела сдохнуть, когда он прикасался к моим простыням, думая, что я сплю, медленно стягивал их с моего тела, затем стаскивал мою ночную рубашку через задницу, чтобы он мог, блядь, смотреть на меня со своими мерзкими намерениями. Мне хотелось перегрызть себе запястья, пока я лежала спиной к нему, слыша его отвратительные хрюканья, пока он дрочил свой член. Я чувствовала вкус собственной крови каждый раз, когда, черт возьми, прикусывала язык, думая о том, какие отвратительные фантазии роятся в его голове. — Она снова толкнула меня, ее ярость была яростной и горькой. — Я была там, Святой. Я. Не ты. Не Джеймс. Не тетя Елена. Я. Так что не стой здесь и не признавайся, что убил всех этих людей, как будто у тебя есть на это какие-то моральные права.

Я видел боль в ее глазах, обиду в каждой черточке ее прекрасного лица. Воспоминания разрывали ее на части, изуродованные лица этих людей открывали старые раны. Но это нужно было сделать. Я должен был заставить ее смотреть на трупы, на жуткие убийства людей, которые не заслуживали того, чтобы дышать. Чтобы она приняла их смерть как справедливость, я должен был напомнить ей, как глубоко они ее ранили. Я должен был заставить ее понять, что они заслуживают только смерти.

Я придвинулся ближе и попытался взять ее щеки в свои ладони, но она отпрянула, и я просто взял ее за плечи и заставил посмотреть на меня.

— Я бы хотел, чтобы это было чем-то, что я мог бы держать в секрете от тебя. Я хотел бы, чтобы у меня был другой способ заставить тебя понять, что то, что мы здесь сделали, может быть, и противоречит закону, но это был единственный способ остановить его.

— Что ты…

— Он изнасиловал трех девочек, Мила… детей. После тебя у него было три жертвы, — покачал я головой, — и этот ублюдок не провел в тюрьме ни одного дня.

Мила задыхалась, слеза скатилась по ее губам и попала в рот. Ее ноги ослабли, и я обнял ее за талию.

— Это нужно было сделать, Мила.

Она всхлипнула. Она зарыдала. Она плакала так, словно снова стала той маленькой девочкой, которая перенесла все пытки и издевательства, которыми ее прокляли эти люди. Все, что я мог делать, это стоять и утешать ее, обхватив руками ее дрожащее тело. Меня преследовали мысли о том, какие ужасы ей пришлось пережить. В одиночестве. Не имея никого, на кого можно опереться или кому можно довериться. Некому было защитить ее. По крайней мере, у меня была тетя Елена после смерти матери и начала войны между мной и отцом. Но у Милы? У нее никого не было. Абсолютно, блядь, никого.

Я обхватил ее щеки и заставил посмотреть на меня.

— Никогда больше, Мила. Никто и никогда не причинит тебе такой боли, как они. Будешь ли ты здесь или решишь уехать, я всегда буду на два шага позади тебя, чтобы не причинить вреда ни тебе, ни нашему ребенку. Никогда. Независимо от того, какой выбор ты сделаешь, — я провел большим пальцем по ее губам, — я всегда буду заботиться о тебе, о вас.

— Не знаю почему, — она прислонила голову к моему подбородку, — но я верю тебе. После всего… я верю тебе.

Я закрыл глаза и крепче обнял ее, прижимая к своей груди. Если бы я мог построить стену вокруг этой женщины, чтобы уберечь ее, я бы это сделал. Но с этого момента и до того дня, когда дьявол утащит меня в ад, я буду ее стеной. Я буду крепостью, которая защитит ее… даже если для этого придется стать чудовищем и жить с кровью тысячи людей на руках.

— Ti amo, segreto.

Она фыркнула, и ее слезы испачкали мою белую рубашку. Я запустил пальцы в мягкие локоны на ее шее и заставил ее поднять на меня глаза.

— Для других я никогда не буду хорошим и добрым человеком, Мила. Но для тебя… для тебя я буду хорошим человеком. Хорошим мужем. — Я просунул вторую руку между нами и почувствовал, как ее живот прижимается к моей ладони. — И хорошим отцом для нашего ребенка. Te lo prometto. — Я прижался губами к ее губам. — Я обещаю.

Вкус ее боли остался в нашем поцелуе. Молчаливое напоминание о том, что я должен сделать все возможное, чтобы никогда больше не причинять ей боли. Она доказала свою любовь ко мне. Она не ушла, хотя очень хотела. Ее сердце не позволяло ей выйти за дверь и оставить меня. И как бы я ни пытался убедить себя в том, что ее уход будет лучше, в глубине души я знал, что это будет лишь вопрос нескольких часов, прежде чем я заставлю Джеймса рассказать мне, куда он ее увез, выследить ее и притащить ее задницу обратно сюда. Потому что на самом деле не было ни единого шанса, что я смогу отпустить ее. Я обманывал себя, и сейчас, ощущая вкус ее губ на своих, я был как никогда уверен, что бороться с нами, бороться с тем, что мы чувствуем друг к другу, было тщетной попыткой побороть судьбу.

11

МИЛА

Когда я перестану бороться с этим? Когда я смирюсь с тем, что моя судьба определена, запечатана и заколочена, и ничто не сможет ее изменить? Снова и снова доказывалось, что, как бы я ни старалась, как бы ни хотела, чтобы это было правдой, я принадлежала Святому. И не так, как в самом начале, когда он похитил меня и показал, каким жестоким он может быть. Он владел… моим сердцем. Моей душой. Моим телом. Моим гребаным разумом. Даже после того, как я увидела фотографии своих прошлых мучителей, убитых по его приказу… Даже сейчас я все еще любила его. Более того, мне казалось, что я люблю его еще больше. Как бы сильно меня