Шрифт:
Закладка:
А вообще, из-за чего ему волноваться? Дело закрыто, история написана, тело Кэмбри кремировано, а он продолжает нести службу (на автостраде или где там патрулирует полиция штата). Завтра я увижу его во плоти и задам ему вопросы, которые мучают меня уже несколько месяцев. Жгут изнутри огнем. Он не знает, что я все разгадала. Он понятия не имеет, что завтра попадет в приготовленный мною капкан. Его ждет сюрприз, дорогие читатели.
На этом мосту я заставлю его признаться в убийстве Кэмбри.
У меня есть план.
________________
Он что-то понял.
– Ты записываешь все, что я говорю.
– Только дошло?
Он моргнул. У него задрожали ресницы, он был явно удивлен – словно его мозг обрабатывал новую информацию. Наверно, он забыл, что магнитофон тщательно фиксирует каждое слово, каждый вдох и выдох, каждую паузу. Сболтнул ли он что-нибудь, что может быть вменено? Трудно сказать. Но он определенно показал себя как агрессивный ублюдок.
«Но себя-то она выбросила».
На этом его карьере может прийти конец. Одна эта фраза может взорвать Интернет, но Лена хотела добиться больших откровений. И ей доставляло удовольствие наблюдать за тем, как этот крупный мужчина выходит из себя. Да, он недооценил ее, и за это он дорого заплатит. Лена отступила назад, оставляя себе больше пространства для маневра. Она не хотела, чтобы он был слишком близко и дышал на нее неприятным запахом клубники, не хотела, чтобы он схватил ее за горло.
Она ударилась обо что-то икрой – о бампер своей «Тойоты».
Нет. «Тойоты» Кэмбри, навсегда, на веки веков.
Лена ловко обошла машину и сняла магнитофон с капота, потом прижала к груди, словно пытаясь его защитить.
– Ты записываешь все, что я говорю, потому что считаешь, будто я имею какое-то отношение к смерти твоей сестры, – сказал Райсевик. – Так?
– Так, – кивнула Лена.
Она испытала разочарование. На протяжении месяцев она мечтала бросить ему в лицо обвинение, четко, как прокурор в полном завороженными зрителями зале, что выдвигает страшное обвинение подсудимому. Лена хотела, чтобы микрофон уловил уверенность в ее голосе. Но в какой-то момент она испугалась, а ситуацию под контроль взял Райсевик. Он стоял к ней так близко. Просто огромный детина.
Он все еще был близко. Райсевик провел языком по зубам, издал какой-то причмокивающий звук, словно жевал табак. Он посмотрел на нее – Лена попыталась выглядеть уверенно, будто героиня из динамичного боевика. Затем он опустил взгляд на магнитофон.
– Отключи его, – наконец сказал он. – Тогда мы и поговорим.
– Нет.
– Отключи.
– Все равно нет.
– Пожалуйста, отключи его.
– Ты и вправду думаешь, что если скажешь «пожалуйста», я уступлю?
– Я делаю предложение, – сказал он. – Если отключишь магнитофон, услышишь то, что хочешь знать. То, что я собираюсь рассказать, должно быть не под запись.
– Это не обсуждается, – ответила Лена. – Микрофон остается включенным.
Полицейский протянул вперед покрытую мозолями ладонь.
– Можно мне, по крайней мере… посмотреть, на что ты меня записываешь?
– Не принимай меня за дурочку…
– Ну, если хочешь правду…
– Эй! Ты подошел уже достаточно близко.
Он снова подобрался ближе, замер с поднятой для следующего шага ногой, словно они играли в «Море волнуется раз…». Во взгляде читалась ненависть.
Их разделяли шесть футов. Стороннему наблюдателю могло показаться, что это просто патрульный и водитель, которого остановили за нарушение правил дорожного движения, говорили они грубовато. Лена обошла вокруг своей машины, увеличив расстояние между ними на несколько шагов. И получила открытый путь к отступлению, если Райсевик нападет и ей внезапно придется сбегать.
Он наблюдал за ее перемещениями.
Теперь все было ясно. Ее намерения, его. Она затаила дыхание. Магнитофон, прижатый к груди, слышал все, пленка тихо крутилась. Лена уже жалела, что не выбрала фразу получше, не сделала ее более обвинительной. Не хватало зрелищности. В ответ на вопрос надо было не просто признаться: «Так». Это был ее звездный час, навсегда записанный для суда и истории, а она поддалась мандражу, который испытывают люди, выходя на сцену, и отдала Райсевику контроль над ситуацией. Как испуганная маленькая девочка.
«Чушь собачья», – сказал он. И это тоже теперь записано.
Ничто не происходит так, как ты планируешь.
Прошлой ночью в своей квартире в Сиэтле она видела Кэмбри во сне. Это был обычный сон, не кошмар. Никаких кишок, запекшейся крови, никаких ужасов – просто встреча лицом к лицу. Для Лены это было невероятно важно. Ей столько нужно было всего спросить. Столько всего сказать. Ей представился шанс сказать сестре, что она ее любит, любила всегда и восхищалась ею, несмотря на пропасть между ними. И она всегда сожалела о всем, что было…
Но во сне Лены Кэмбри сидела, сложа руки, и на нее даже не смотрела. Она отвернулась, по щекам текли слезы. Угрюмая, убитая горем. Словно стыдилась чего-то.
«Лена, действуй».
Когда Лена попыталась коснуться руки Кэмбри, та ее отдернула. И не встречалась с ней взглядом.
«Давай, – прошипела Кэмбри. – Действуй».
Лена не поняла.
«Иди и действуй».
Лена не понимала. Зачем идти? Почему сейчас? Они наконец вместе, хоть и во сне, но по какой-то причине Кэмбри и ее фурии не хотели там находиться. Ее сестра всегда была беспокойной и неугомонной. Даже после смерти она предпочла бы находиться в каком-то другом месте.
«Ты должна уйти прямо сейчас, – голос Кэмбри стал более жестким. – Действуй».
Никакой любви. Никакой теплоты. Только холодная настойчивость.
«Время на исходе…»
Затем все закончилось.
Сон рассеялся как дым.
Вокруг было темно. Лена проснулась до восхода солнца в одиночестве, раздраженная и встревоженная. Болело сердце, на нем словно лежал свинцовый груз. Она чувствовала себя брошенной. Словно в мире призраков ей ответили: «Простите, вы ошиблись номером», а Кэмбри на самом деле не хотела с ней разговаривать. Даже сейчас. Даже будучи призраком.
Даже в воображении Лены.
Перед тем, как уехать, она напечатала этот сон в своем блоге. А потом смирилась. На пути
