Разумеется, это уже не имело значения.

С тех пор всё зашло гораздо дальше.

* * *

Чувствуя себя очень одинокой и очень уязвимой, Симона прислушивалась: когда же всё начнётся снова, потому что знала, что так и будет. Да, двухнедельная отсрочка была, но теперь скрежет возобновился, и стал ещё яростней и целеустремлённей, чем прежде. Словно кто-то пытается выбраться наружу, подумала она. Пытается проникнуть сквозь каменную стену. Скрич-скрич, ширк-ширк. Вот что продолжала слышать Симона. Ночью становилось хуже. Ночью всегда становилось хуже.

Прислушайся.

Да, опять началось.

Скрич-скрич.

Завыл Рокки. О да, он слышал эти звуки и знал, что они не к добру. Что бы за ними ни крылось, оно не сулило ничего хорошего.

— Иди сюда, мальчик, — сказала Симона, но Рокки не захотел.

Она нашла его у стены, сосредоточенного на звуках, доносящихся из угла. Симона гладила пса, пыталась обнять, но тот не давался. Под шерстью он был твёрдой массой переплетённых жил.

— Всё хорошо, мальчик мой, всё будет хорошо, — повторяла Симона, но Рокки понимал, что к чему, да и она тоже.

Скрип и скрежет звучали так, словно рылось животное, будто скреблись когтями в дверь; они походили на звук подкапывания, целеустремлённого подкапывания. Симона невольно вскрикнула. Это было просто невыносимо. Величайшим её страхом было то, что кто бы ни это делал, прорвётся наружу.

Прорвётся откуда?

Этого она не знала. Просто не знала.

Ночь — ещё одно абстрактное понятие для незрячих, была временем, которым Симона наслаждалась больше всего. Шум города стихал и мир можно было услышать по-настоящему. Журчали трубы под потолком. Лёгкий ветерок играл у скатов крыши. Пищали летучие мыши, охотящиеся за жуками вокруг уличных фонарей. На третьем этаже раскачивался в кресле мистер Астано. Дженна и Джош Райаны, молодая пара в конце коридора, занимались любовью, стараясь не шуметь, потому что их кровать была ужасно скрипучей — через вентиляционный канал Симона всегда слышала, как они хихикают в минуты близости.

Но теперь всё изменилось, верно?

Да, всё изменилось. Последние несколько недель ночной бриз был отравлен сладковатым зловонием, подобного которому Симона никогда не чувствовала. Мистер Астано больше не раскачивался в кресле, теперь он рыдал всю ночь. Три ночи напролёт Симона слышала, как в парке пронзительно кричат козодои, и их дьявольский хор становился все громче и громче. Рокки выл и скулил, постоянно обнюхивая плинтусы. А Райаны… они больше не занимались любовью и не хихикали, теперь они шептались тихими и скрытными голосами, читая друг другу какую-то белиберду из книг. Прошлой ночью Симона отчётливо слышала голос Джоша Райана, эхом отдающийся в воздуховоде: «Есть имена, которые нельзя произносить, и есть те, к кому никогда не следует взывать».

Сегодня ночью скрежет был назойливо громким, и никто не убедил бы Симону, что это галлюцинация. Он исходил снаружи, а не изнутри. Нервы её были напряжены, по коже бегали мурашки, заставляя непроизвольно ёжиться, и Симона включила телевизор. Включила на полную громкость. Голоса на Си-эн-эн поначалу успокаивали, но вскоре начали тревожить. В Центральном парке произошло массовое самоубийство. По свидетельству очевидцев, две тысячи собравшихся при свете звёзд одновременно перерезали себе левые запястья и хлынувшей кровью нарисовали на лбу странный символ: нечто вроде ствола с пятью ветвями. Полиция утверждала, что все они были членами маргинальной религиозной секты, известной как Церковь Звёздной Мудрости. В Шотландии, в Кейтнессе, был арестован культ Хорасоса — группа, собравшаяся в унылых вересковых пустошах, на древней мегалитической площадке известной как Холм разбитых Камней. По всей видимости, они произвели ритуальное жертвоприношение нескольких детей, принеся их в жертву языческому богу, известному как «Господин многих обличий». В Африке было совершено множество злодеяний, и самым ужасающим представлялось то, когда сотни людей в Кении собрались в месте, известном как Гора Чёрного Ветра, и отрезали себе языки, дабы не произносить в религиозном экстазе запретное имя воплощения их святого божества. Ходили слухи, что принесённые в жертву языки затем варили и съедали в каком-то отвратительном ритуале известном как Празднество Мух и берущем начало из глубокой древности.

Безумие, думала Симона. Безумие повсюду.

Христиане назвали происходящее Армагеддоном, начали лихорадочно цитировать книгу Откровения; по всей Северной Америке и в Европе они бросались с самых высоких зданий, которые могли найти, разбиваясь далеко внизу вдребезги, дабы во время Второго Пришествия Господь, проходя по улицам человеческим, смог омыть ноги в крови верующих.

Мир распадался.

Всё в эти дни разваливалось на части.

Повсюду, в каждом уголке мира происходили убийства, геноцид, поголовное безумие, религиозная истерия и массовое насилие.

В конце концов, Симона выключила телевизор. Казалось, мир рушится без особых на то причин. По крайней мере, так заключил бы здравомыслящий человек.

* * *

Козодои в парке возобновили своё жуткое ритмичное пение, которое становилось все громче и громче; птицы кричали всё быстрее и пронзительнее, словно были охвачены какой-то нарастающей одержимостью. Жалобным щенячьим голосом заскулил Рокки. Возле окон Симон слышала нечто вроде жужжания сотен насекомых. Казалось, что всё происходящее что-то предвещает, и Симона была напугана больше, чем когда-либо в своей жизни. Теперь на улицах раздавались крики, истеричные и нарастающие, становясь чем-то вроде десятков клекочущих голосов восходящих к почти сверхзвуковому крещендо полного помешательства. Они отзывались в Симоне, сотрясая кости и заставляя нервные окончания звенеть. В этих воплях была какая-то сила, безымянное и зловещее колдовство, наполняющее её голову чужеродными мыслями и побуждениями. А теперь стены… Господь милосердный, стены дрожали, подстраиваясь под плач козодоев и эти голоса.

Не с улицы, нет, не с улицы, а из стен.

Да, эхо голосов доносилось из какого-то невероятно далёкого места, и, прислушавшись, Симона засомневалась в том, что они человеческого происхождения… гортанное карканье, нестройный визг, блеяние, шипение и мерзкий рёв, гулкие безумные песнопения и глухие звуки буйных ветров, несущихся сквозь подземные тоннели.

Боже милостивый, что всё это значит?

Что всё это может значить?

В животе бурлила тошнотворная холодная слизь, на языке — горечь и отвратительная вонь кладбищенского разложения; Симона, чувствуя себя слабой и одурманенной, упала на пол и прижала ладони к ушам: казалось, мозг в черепе закипает от бурления прилившей к голове крови. Звуки становились всё громче и громче, содрогались половицы; казалось, вся комната колышется и трясётся как пудинг. Раздавались чмоканье и чавканье, вопли людей, животных и тварей, которые не являлись ни тем, ни другим… и над всем этим господствовало какофоническое жужжание, от которого