Впереди, за покрытым красной материей длинным столом, занимающим всю сцену, — вожди революции, руководители Коммунистической партии, те, кто заложил фундамент истории новой эры.

Незадолго до открытия заседания на сцену из боковой кулисы выходит Ленин. Небольшой, широкоплечий, с темнорусой рыжеватой бородкой, лысиной и невысоким, по очень крутым лбом, устремленным вперед и словно готовым протаранить все, что только встанет на пути. Владимиру Ильичу через несколько дней исполнится пятьдесят. Его встречают аплодисментами. Не слишком шумными, скорее дружескими, чем восторженными. Ленин садится на один из свободных стульев за столом президиума — третий или четвертый от края: место совершенно неприметное. Почему? Да потому, что он здесь среди товарищей, с которыми уже двадцать пять лет работает вместе, которых хорошо знает и которые так же хорошо знают его.

Председатель открывает собрание краткой речью. Ленин смотрит на часы, проводит ладонью по лысине, затем трогает рукой полные губы, оборачивается к кому-то сзади и что-то говорит. Я гляжу на этого могущественнейшего в мире человека. Все его портреты неудачны. Они придают прищуренным глазам Ленина демоническое или саркастическое выражение, которое отсутствует в его лице, и не говорят, что у него светлые волосы. От уголков глаз Ильича веером расходятся морщинки.

Товарищ Ленин! Не больше, но и не меньше. Человек, которого эпоха вывела из чердачных каморок и музейных библиотек эмиграции и поставила в центр событий мировой истории. Он, которого из недр своих подняла на плечи окровавленная масса людей, чтобы в его ясных, твердых, как удар колокола, словах выразить свой нестройный крик, чтобы из мутного хаоса разрозненных помыслов он смог выковать идею, чтобы он руководил ими, сплотил их и вместе с ними завоевал мир.

И вот он встает и выходит на авансцену. Одет Ленин, как рабочий с какого-нибудь чистого производства: коричневый пиджак, порыжевшие, собравшиеся в складки брюки. Он берет слово и весь как-то становится тверже, как бы напружинивается. Голос у него сильный и звучный, но несколько приглушенный. Так бывает у людей, которые слишком часто напрягают голосовые связки, выступая на митингах. Но возможно также, что это последствия ранения в легкие, которое нанесла ему в позапрошлом году на заводе Михельсона эсерка Каплан.

Ленин говорит о Свердлове. Его фразы спокойны, выразительны, все одинаково четки и ясны, ибо все, что он произносит, важно: не нужно ничего особенно подчеркивать, и нет ничего лишнего. Таковы же и его жесты: категорические, не допускающие сомнений. Сжатые кулаки в такт речи поднимаются и опускаются: несколько плавных, широких движений указательным пальцем; решительный взмах руки, — страсть, выкристаллизовавшаяся в закон. Ее выгранила тюрьма, она отвердела в изгнании, была отточена под виселицей брата и под виселицами друзей, закалилась в кровавых кострах контрреволюции.

Но только ли о Свердлове говорит Ленин?

Да, имя этого замечательного человека оратор называет несколько раз; вот и теперь Владимир Ильич вспоминает о том, каким блестящим организатором был Яков Михайлович. Но, произнеся эту фразу, Ленин переходит к вопросу о значении организации и дисциплины. Только они могут привести русский пролетариат к победе. Без организации и дисциплины, без их постоянного укрепления невозможно завершить строительство советского государства и обеспечить победу рабочего класса во всем мире.

Ведь кем был Свердлов, соратник и друг  Л е н и н а? Детищем эпохи, одним из многих, точно таким же, как и сам  Л е н и н. Солдат революции, он был рожден ею и ей принадлежал.

Оратор рассказывает, что с людьми, которых Яков Михайлович умел так хорошо подбирать и расставлять по местам, он знакомился не в салонах и не на банкетах, как это принято на Западе, а в тюрьмах и на этапах, в Сибири и в эмиграции. А подобное упоминание необходимо лишь для того, чтобы подчеркнуть различие между Россией с ее старыми революционными традициями и остальной Европой, поскольку вообще необходимо сказать о Западе, о политике Антанты, исполненной ненависти к пролетарской революции, об агентах буржуазии в среде европейских лжесоциалистов, о попытке переворота в Германии, о сообщениях, полученных в этой связи сегодня вечером советским правительством, о надеждах и реальных возможностях немецкой корниловщины. Ленин живет только настоящим и будущим. Революция для него все: только к ней прикованы его мысли, только о ней он говорит, только ее духом он живет.

Кто он — наш Владимир Ильич Ленин? Зодчий! Теперь это для меня ясно. Достаточно взглянуть на его крутой, устремленный вперед выпуклый лоб, на жесты, которыми он приказывает: так, так и так! Величайший в мировой истории зодчий. Я безуспешно ищу историческую аналогию, нахожу образ, лишь отдаленно похожий на него, — Павел из Тарса, святой Павел{295}, который с той же обращенной в незыблемый закон страстью, с той же строгой последовательностью гениального строителя созидал царство, где властителем должен был стать не он, а мертвый из Назарета{296}. Иисус — вот правда и жизнь. Сегодня, две тысячи лет спустя, правда и жизнь — это Карл Маркс. Ленин не знал его лично, как не знал своего учителя и Павел. Может быть, именно поэтому, или также и поэтому, не отвлекаемые воспоминаниями и не выводимые из равновесия чувством к человеку, они могли полностью отдаться его идее. Карл Маркс для Ленина — архитектор. Карл Маркс! Его портрет висит в жилище каждого русского коммуниста, его бюст можно найти в любом общественном здании Страны Советов. С его лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — вы здесь встретитесь всюду, куда только ни обратите взгляд: на плакатах, в газетах, над заголовком всякого отпечатанного в типографии листка бумаги, на эмблемах и лентах, на рубле. Вот тот человек, в чьей увенчанной львиной гривой голове родился титанический план перестройки мира. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»{297}, — сказал он однажды. И у великого архитектора много последователей и почитателей.

А когда-то это была кучка людей с взлохмаченными волосами, несколько нервными жестами и глазами, устремленными в будущее, людей, прошедших через тюрьмы России, Сибирь и эмиграцию, проведших годы в мансардах пролетарских кварталов европейских метрополий, людей из другого мира, которых буржуазия считала преступниками, умалишенными, в лучшем случае — заслуживающими сожаления маньяками. Стоило одному из них где-либо обосноваться, как он тотчас вынимал план задуманного Марксом города, склонялся над его основными штрихами и погружался в мечты и размышления. А если им удавалось сойтись где-нибудь группой, они говорили, рассуждали, спорили, становились друзьями или смертельными врагами во имя этого плана и, что бы ни происходило