Ленин 29 июля в «Рабочем и солдате» публикует «Начало бонапартизма», где отводит меньшевикам и эсерам «прямо-таки роль шутов гороховых около бонапартиста Керенского. В самом деле, разве же это не шутовство, когда Керенский, явно под диктовку кадетов, составляет нечто вроде негласной директории из себя, Некрасова, Терещенко и Савинкова, умалчивает и об Учредительном собрании и вообще о декларации 8 июля, провозглашает в обращении к населению священное единение между классами, заключает на никому не известных условиях соглашение с поставившим наглейший ультиматум Корниловым, продолжает политику скандально-возмутительных арестов, а Черновы, Авксентьевы и Церетели занимаются фразерством и позерством?»[1944].

К концу июля закончилась работа над законом о выборах в Учредительное собрание, который был самым либеральным из когда-либо появлявшихся на Земле. «Проект закона очень демократичен, — отмечал участвовавший в работе над ним Сорокин, — предусматривает пропорциональное представительство всего населения — но мне кажется, что он так же годится для современной России, как вечернее платье для прогулки на лошади»[1945]. При этом Учредительное собрание становилось все более отдаленной перспективой: городские, поселковые и земские управы, которые по закону от 27 июля должны были составлять избирательные списки, не могли сорганизоваться раньше конца августа, а списки должны были обнародоваться на позднее, чем за 40 дней до выборов.

В статье «О конституционных иллюзиях», вышедшей в «Рабочем и солдате» 4 и 5 августа, Ленин утверждал, что созыв Учредительного собрания власти совершенно сознательно затянут по причинам чисто политическим: «Учредительное собрание в современной России даст большинство крестьянам более левым, чем эсеры. Это буржуазия знает. Зная это, она не может не бороться самым решительным образом против скорого созыва Учредительного собрания. Вести империалистическую войну в духе тайных договоров, заключенных Николаем II, отстаивать помещичье землевладение или выкуп, — все это — невозможное или неимоверно трудное дело при Учредительном собрании». Да и если собрание состоится, «без новой революции в России, без свержения власти контрреволюционной буржуазии (кадетов в первую голову), без отказа народом в доверии партиям эсеров и меньшевиков, партиям соглашательства с буржуазией, Учредительное собрание либо не будет собрано вовсе, либо будет «франкфуртской говорильней», бессильным, никчемным собранием мелких буржуа, до смерти запуганных войной и перспективой «бойкота власти» буржуазией, беспомощно мечущихся между потугами править без буржуазии и боязнью обойтись без буржуазии»[1946].

Ленин как в воду глядел. По согласованию с Советами Временное правительство 9 августа приняло решение перенести выборы на 12 ноября. История не отпустит этому правительству так много времени.

Пока же «для создания твердой и решительной власти» Временное правительство постановлением от 2 августа предоставило военному министру и министру внутренних дел «в исключительный момент исключительные полномочия»: а) постановлять о заключении под стражу лиц, деятельность которых представляется угрожающей обороне государства, внутренней его безопасности и завоеванной революцией свободе, б) предлагать указанным в пункте а) лицам покинуть в особо назначенный для того срок пределы Государства Российского. «Внешним поводом для принятия этого «ограничения конституционных гарантий», — утверждал Милюков, — был съезд большевиков, начавший свои заседания демонстративным приветствием арестованным лидерам и открыто поведший ту самую линию, которая собственно и вызвала правительственное расследование роли большевиков в восстании 3–5 июля».

Однако прецедентов практического использования этих чрезвычайных полномочий было немного: «закрытие «Народной Газеты» и привлечение к судебной ответственности ее руководителя и арест Юскевича-Красовского в порядке закона 2-го августа. Позднее, как третий пример — и первый случай применения остракизма по этому закону, присоединилось изгнание генерала В. И. Гурко»[1947]. Заслуженного генерала по приказу Керенского и без санкции прокурора арестовали, посадили в Петропавловскую крепость, а затем выслали из страны за сочувственное письмо, которое он направил Николаю II 2 марта[1948].

«Видя бессилие и связанность данной власти, обыватель начинает искать другой, настоящей. И, смотря по политическому настроению, за Керенским уже вырисовывались — либо Корнилов, либо Ленин»[1949].