— Как иначе я мог ответить Сталину, тем более учитывая его обещание, что я получу все необходимое? Жаль, что Шапошников и Василевский приняли мое заявление как должное и не сказали верховному, что имеют на сей счет другое мнение. Ведь они лучше знали общую обстановку, чем я...

Историки пишут, что Еременко был стойким и упорным командиром, но излишне самоуверенным, непомерно честолюбивым и неисправимо грубым.

Генерал армии Семен Павлович Иванов вспоминал о Еременко с откровенной симпатией:

«У меня осталось впечатление о нем как о выдающемся военачальнике, умевшем брать на себя ответственность за неординарные, смелые решения. Еременко обладал поистине неукротимой волей, твердостью в проведении принятых решений, уверенностью в возможности осуществления самых сложных, на первый взгляд невыполнимых задач...

Еременко был непосредственным человеком и не всегда умел сдерживать свое возмущение непорядками в частях и соединениях. Он не считался с амбицией нерадивых военачальников и распекал их, невзирая на чины и прежние заслуги, поэтому нажил себе немало недоброжелателей».

19 сентября к Сталину обратился член военного совета 13-й армии, секретарь ЦК Белоруссии И.П. Ганенко (см. Военно-исторический журнал. 2001. № 6):

«Находясь на передовой линии фронта истекшей ночью, я с генералом Ефремовым вернулись в опергруппу штаба армии для разработки приказа о наступлении.

Сюда прибыли командующий фронтом Еременко с членом Военного Совета Мазеповым. При них разыгралась следующая сцена: Еременко, не спросив ни о чем, начал упрекать Военный Совет в трусости и предательстве Родины.

На мои замечания, что бросать такие тяжелые обвинения не следует, Еременко кинулся на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожая расстрелом. Я заявил - расстрелять он может, но унижать достоинство коммуниста и депутата Верховного Совета он не имеет права. Тогда Еременко вынул маузер, но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После этого он стал угрожать расстрелом Ефремову.

На протяжении всей этой безобразной сцены Еременко истерически выкрикивал ругательства. Несколько остыв, Еременко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил нескольких командиров корпусов, а одному разбил голову.

Сев за стол ужинать, Еременко заставлял пить с ним водку Ефремова, а когда последний отказался, с ругательствами стал кричать, что Ефремов к нему в оппозиции и быть у него заместителем больше не может, тем более что он не может бить в морду командиров соединений.

Прошу принять Ваше решение».

Еще 4 октября появился приказ наркома обороны № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями», который запрещал самосуд, рукоприкладство, запрещал командирам бить рядовых. Но этот приказ, составленный по предложению Главного политуправления, мало что изменил. Тем более, что вождь вовсе не считал кулак предосудительным аргументом. Еременко не случайно ссылался на сталинское одобрение.

«Это правда в то время считалось в какой-то степени положительной чертой командира, — вспоминал Хрущев. — Сам Сталин, когда ему докладывал о чем-либо какой-нибудь командир, часто приговаривал:

—- А вы ему морду набили? Морду ему набить, морду!

Одним словом, набить морду подчиненному тогда считалось геройством. И били!

Потом уже я узнал, что однажды Еременко ударил даже члена военного совета. Я ему потом говорил:

—- Андрей Иванович, ну как же вы позволили себе ударить? Вы ведь генерал, командующий. И вы ударили члена военного совета?!

— Знаете, такая обстановка была.

— Какая бы ни была обстановка, есть и другие средства объясняться с членом военного совета, нежели вести кулачные бои.

Он объяснил, что нужно было срочно прислать снаряды. Он приехал по этому вопросу, а член военного совета сидит и играет в шахматы.

Я говорю Еременко:

—- Ну, не знаю. Если он играл в шахматы в такое трудное время, это, конечно, нехорошо, но ударить его —- не украшение для командующего, да вообще для человека...

Давал в морду и Буденный. Бил подчиненных и Георгий Захаров...»

Генерал-лейтенант Георгий Федорович Захаров закончил две академии (в том числе Академию Генштаба), перед войной был начальником штаба Уральского военного округа. В войсках был известен самоуверенностью, раздражительностью, грубостью. Даже с равными по званию вел себя крайне сурово. Забегая вперед, скажем, что в октябре сорок первого, после ранения Еременко, он возглавит Брянский фронт. Но фронт скоро расформируют, и впоследствии Захаров будет служить начальником штаба фронта, хотя тяготел к командной работе.

Однажды Сталин сам не выдержал и перед началом наступления под Сталинградом, позвонив Хрущеву, вдруг добавил:

— Вы предупредите генерала Захарова, чтобы он там не дрался.

Хрущев стал советоваться с представителем Ставки Василевским, как повежливее передать слова вождя генералу Захарову, начальнику штаба фронта. Решили, что это должен сделать командующий фронтом Еременко, который сам и подталкивал Захарова к мордобою.

Вечером в землянке Еременко собрались командующий фронтом, Хрущев, Василевский и Захаров. Обсудили текущие дела. Осталось только, чтобы Еременко, как условились, сделал Захарову внушение. А у командующего фронтом язык не поворачивается выговаривать начальнику штаба за то, что сам не считал чем-то зазорным.

Хрущев с намеком заметил Еременко:

— Ну, Андрей Иванович, надо разъезжаться.

— Да, надо разъезжаться, — охотно согласился тот.

— Так мы поехали, — с нажимом повторил Хрущев. — По-моему, все ясно.

— Да, все. — Еременко делал вид, что не понимает, чего от него хотят.

Хрущев не выдержал:

— Андрей Иванович, следует сказать товарищу Захарову, так?

Еременко повернулся к Захарову:

— Смотрите, товарищ генерал, вот вы поедете в 28-ю армию, так не позволяйте себе бить там людям морды. Иначе дело для вас плохо обернется.

Захаров глаза опустил:

— Да что же я, уговаривать буду, что надо наступать?

Еременко прикрикнул на него:

— Товарищ генерал!

Тут и Хрущев, и Василевский сказали, что генералу следует вести себя сдержанно, иначе это обернется для Захарова большими неприятностями. Генерал, вместо ответа, пробурчал нечто невнятное.

Маршал Филипп Иванович Голиков, еще будучи генералом, откровенно писал Сталину, что ему «приходилось и не раз, и не хуже кого другого, применять и мат, и брать за ворот».

Генеральный штаб 3 июля 1943 года был вынужден обратиться к командующему Центральным фронтом по поводу грубого обращения с подчиненными командира 24-го стрелкового корпуса:

«По имеющимся данным, в среде руководящего состава 24-го стрелкового корпуса сложилась нездоровая обстановка в результате чрезвычайной грубости со стороны командира корпуса генерал-майора Кирюхина.

Постоянная ругань, угрозы расстрела и оскорбления своих заместителей и начальника штаба вошли в систему. Прошу указать генерал-майору Кирюхину на необходимость немедленного изжития подобного отношения к своим подчиненным...»

Так что Еременко осенью сорок первого мордобой сошел с рук, хотя на него жаловался не последний