и, кажется, торговала наркотиками. Однако Элен не знала этого наверняка и в любом случае не решилась бы об этом рассказать папе, дабы не прослыть в школе стукачкой. Она остановилась у воды, задумчиво вглядываясь в дно реки. Что-то уж слишком много плохих людей получается живут на Макоре, подумалось ей. Но в любом случае они, конечно, не шли ни в какое сравнение с Хишеном, Дюронами, ужасным Даливом Варнего, с коварным судьей и его начальником. Это были настоящие злодеи, почти что звери, хитрые, жестокие, безжалостные, о таких иногда рассказывал папа. Она часто приставала к нему с вопросами о его работе, но он не очень любил распространятся на эту тему и порой даже довольно жестко её осаживал. После чего она некоторое время дулась и не разговаривала с ним.

В своих размышлениях она и не заметила, как гуляя вдоль реки, ушла на юг от того места, где спустилась к берегу. При этом совершенно позабыв об оставшихся на камнях миске, кружке и ложке.

Хотя уже давно наступил вечер, всё еще было достаточно светло. Ясное, чуть зеленоватое небо с редкими очень далекими красными полосками перистых облачков на востоке было наполнено мягким рассеянным светом. Элен уже привыкла к этому и знала, что темнота наступит очень быстро, чуть ли не за полчаса, и никаких сумерек практически не будет. Подумав, что наверно пора возвращаться, она прошла ещё немного вперед, выискивая в полутораметровом обрыве подходящую расселину, чтобы взобраться наверх. Снова попав на травянистый луг, она увидела, что очутилась возле тех самых огромных повозок, которые она видела вдалеке из лагеря охранников. Сделав несколько шагов, она остановилась с каким-то нехорошим предчувствием. Повозки и впрямь были большими. Широкие длинные платформы с высокими, сделанными из сплошного куска дерева, колёсами, по четыре с каждой стороны. На платформах находились металлические клетки, сделанные из толстых ребристых прутьев, в ячейки между которыми человек вполне мог просунуть голову. Повозки вытянулись в два ряда перпендикулярно к реке. В каждом ряду повозки стояли торцом друг к другу, образуя странную улицу, в которую и вошла Элен.

Дойдя примерно до половины первых к реке повозок, девочка снова остановилась, с удивлением оглядываясь по сторонам. Она всё ещё как будто не понимала, что же она собственно видит.

В клетках находились люди. Большинство из них сидели на досках настила, привалившись к прутьям решетки. Некоторые лежали, свернувшись калачиком и спрятав голову между рук. Другие стояли, вцепившись в решётку. У каждого на шеи был металлический ошейник, от которого тянулась цепь из звеньев толщиной в детский палец. Цепи крепились к кольцам, приваренным к нижнему пруту клетки.

Элен медленно, словно завороженная, пошла вперед. Тяжелый густой зловонный запах немытых тел и прокисшего пота, человеческой мочи и фекалий буквально окутал её. Но она почти не замечала его, потрясенная открывшимся ей зрелищем.

Гулко бьющееся сердце, которое словно стучало в самой её голове, с каждым ударом выбивало одно единственное жуткое слово: Рабы! Рабы! Рабы! Ни в какой-то там книжке по древней истории Первой Земли, ни в телепередаче о космических пиратах и неизвестных ей планетах, ни в страшных старнетовских байках о безумных преступниках, ни в историческом кинофильме полного погружения, а вот здесь, в паре метров от неё, реальные живые люди, на цепях и в клетках. Измученные, обреченные, отчаявшиеся, сдавшиеся, потерявшие человеческий облик и надежду. Замирая от ужаса, Элен вглядывалась в их глаза. Пустые, тяжелые, безумные, холодные, равнодушные. И она шла дальше, не в силах отвести взгляда от совершаемого перед ней преступления, не смея спрятаться от осознания того что одни люди могут творить с другими.

Она смотрела в их, словно потухшие ауры и вид этих серых, едва вибрирующих лохмотьев, пронзенных багровыми жилами и заляпанных коричнево-желтыми лоскутами, производил на неё чрезвычайно гнетущее впечатление. Ей всегда было тяжело смотреть на ауры глубоко опечаленных или отчаявшихся или впавших в полнейшее равнодушие ко всему людей. В прежней жизни видеть подобное ей доводилось весьма редко, а теперь вокруг их были десятки и десятки.

Мужчины и женщины находились в разных клетках. Большинство одеты были весьма скверно, практически все босые, наверно почти у половины мужчин не было ничего кроме штанов. Но наряды некоторых оставались в относительном порядке и говорили о том что в каком-то недалеком прошлом эти люди явно знали что такое достаток. Но вот лица почти у всех были одинаковые, отмеченные печатью почти животного смирения и глаза полные тоски и тишины. И для Элен это было почти невыносимо, ей хотелось съежиться, уменьшиться, стать невидимой, укрыться от этих пустых или жалобных взглядов, словно они могли заразить её своей тоской. Эти люди пугали её. Может быть не сами люди, а то, что они собой олицетворяли, та жуткая безумная идея, которая воплощалась в них. Идея что один человек может иметь право, волю, решимость распоряжаться другим человеком как вещью, низвести другого человека до уровня животного, презирать и истязать своего собрата как бессловесную скотину.

Но не все, далеко не все взгляды были тоскливы и равнодушны. Попадались и те, кто смотрел на странного ребенка дерзко или с любопытством. Или даже со злостью. Со злостью не по отношению конкретно к ней, а ко всем, кто находится по другую сторону решетки.

И никак Элен не могла отрешиться от этих взглядов, они хлестали её, запутывали, цепляли, раздирали на части. Порой ей казалось, что она и эти люди не принадлежат к одному биологическому виду, они были какими-то чужими, физиологически иными. Впрочем, подобные мысли и ощущения были очень мимолетны, возникали и тут же растворялись в её мятущемся сознании. И при виде изможденных серых лиц женщин, в основном молодых женщин, с потрескавшимися губами, со свалявшимися волосами, с запавшими глазами её сердце буквально захлестывала пылающая волна жалости и сострадания. Ей нестерпимо хотелось броситься к ним, прикоснуться, как-то ободрить, приложить все силы, чтобы заставить их улыбнуться. Но эти порывы были тоже мимолетны и в следующий миг её душа шарахалась в сторону от очередного пустого взгляда и уже ни за что на свете она бы не прикоснулась к их грязным рукам, словно эти женщины болели чумой.

Она увидела как молодой мужчина с длинными русыми волосами, прижавшись животом к решетке, мочится на землю. Элен тут же отвернулась, испуганная и потрясенная. В другой клетке её взгляд наткнулся на тощего полуголого парня, сидевшего так, что его ноги в мятых закатанных штанах свешивались наружу, на борт телеги. И на его левой ноге,