Шрифт:
Закладка:
Тем временем (1810) он перешел из Итона в Университетский колледж Оксфорда. Он избегал его, за исключением пары ознакомительных ночей,47 сексуального разгула, который казался большинству студентов необходимым курсом к мужественности. Время от времени он слушал лекции донов, которые на шаг опережали его в латыни и греческом; вскоре он уже сочинял латинские стихи и никогда не забывал Эсхила. Его покои были захламлены разбросанными книгами и рукописями, а также абракадаброй любительской науки; во время одного эксперимента он чуть не взорвал свою комнату. Он верил, что наука переделает мир и человека. Он не интересовался историей, поверив на слово Вольтеру и Гиббону, что это в основном запись преступлений и глупостей человечества; тем не менее он с увлечением читал этих двух скептиков. Ему казалось, что у Лукреция и философов он нашел ответ на загадку Вселенной: это хореография атомов, следующих необходимым законам. Затем он открыл для себя Спинозу и истолковал его как монистического дуалиста, который рассматривал материю и разум как два аспекта одной божественной субстанции — нечто вроде разума во всей материи и нечто вроде материи, одевающей весь разум.
Он страстно любил читать. Его одноклассник Хогг описывал его как «имеющего книгу в руках в любое время; читающего… за столом, в постели, и особенно во время прогулки… не только в Оксфорде… на Хай-стрит, но и на самых людных улицах Лондона….. Я никогда не видел глаз, которые поглощали бы страницы с большей жадностью».48 Еда казалась ему пустой тратой времени, если она не сопровождалась чтением; и лучше всего была самая простая пища, хотя бы потому, что она меньше всего отвлекала от переваривания идей. Он еще не был вегетарианцем, но хлеб в одном кармане и изюм в другом казались ему вполне сбалансированной пищей. Однако он был сладкоежкой, смаковал мед на пряниках и любил украшать питьевую воду вином.49
В дни учебы в Оксфорде он предстает перед нами как высокий, стройный, сутулый комок нервов, теорий и аргументов; небрежно одетый и причесанный; без воротника рубашки и с распахнутым горлом; лицо почти по-женски светлое; глаза блестящие, но беспокойные; манеры неловкие, но учтивые. У него был организм поэта, чувствительный всеми нервными окончаниями, горячий от несдерживаемых чувств, восприимчивый к хаосу идей, но аллергичный к истории. У него был моральный кодекс поэта, естественно, подчеркивающий свободу личности и подозрительный к социальным ограничениям. Замечательными, по словам Хогга, были ночи в комнате Шелли, когда они читали друг другу стихи и философию, разрушали законы и вероучения, обменивались уверениями до двух часов ночи и сходились в одном — что Бога нет.
На эту тему молодые бунтари придумали коллаборацию, которую озаглавили «Необходимость атеизма». В то время этот термин был запрещен в вежливом обществе; джентльмены-скептики называли себя деистами и уважительно говорили о Боге как о непознаваемом духе, присущем природе как ее жизнь и разум. Сам Шелли впоследствии придет к такому мнению; но в смелой и нерасчетливой юности авторы предпочитали называть себя атеистами — как вызов табу и призыв к вниманию. Аргумент эссе заключался в том, что ни наши органы чувств, ни разум, ни история не раскрывают Бога. Органы чувств обнаруживают лишь материю, движущуюся по закону. Разум отвергает идею творца, создавшего вселенную из ничего. История не дает ни одного примера божественного действия или появления на земле божественной личности. Авторы не подписали свои имена, но на титульном листе приписали: «По недостатку доказательств, Атеист».
В газете «Oxford University and City Herald» за 9 февраля 1811 года была опубликована реклама памфлета. Она появилась 13 февраля, и Шелли сразу же разместил ее копии в витрине или на прилавке оксфордской книжной лавки. Преподобный Джон Уокер, член Нью-колледжа, увидел эту выставку и призвал книготорговца уничтожить все имеющиеся у него экземпляры; так и было сделано. Тем временем Шелли разослал копии многим епископам и нескольким университетским сановникам.50 Один из них принес памфлет магистру и стипендиатам Университетского колледжа. Те призвали Шелли предстать перед ними 25 марта. Он пришел, ему показали памфлет и спросили, является ли он его автором. Он отказался отвечать и выступил с призывом к свободе мысли и прессы. Ему было велено покинуть Оксфорд к следующему утру. Услышав об этом, Хогг признал себя соавтором и попросил о равном наказании; оно было удовлетворено. После обеда в колледже появилось объявление о том, что Шелли и Хогг исключаются «за непорядочность, выразившуюся в отказе отвечать на некоторые поставленные перед ними вопросы». В частном порядке хозяин отправил Шелли сообщение, что если ему будет трудно уехать в столь короткий срок, то просьба об отсрочке на несколько дней будет удовлетворена. Послание было проигнорировано. 26 марта Шелли и Хогг гордо выехали на верхней площадке вагона в Лондон.
VI. ПОБЕГ I: ШЕЛЛИ, 1811–12 ГГ
Они сняли комнату на Поланд-стрит, 15. Отец Шелли, приехавший в город на сессию парламента, пришел к ним и призвал отказаться от своих взглядов. Найдя Шелли непоколебимым, он велел ему отбросить Хогга как дурное влияние, вернуться в семейный дом и остаться там «под началом такого джентльмена, которого я назначу, и выполнять его указания и распоряжения». Шелли отказался. Отец уехал в гневе и отчаянии. Он признавал способности Шелли и надеялся, что тот займет почетное место в парламенте. Хогг уехал в Йорк изучать право. Вскоре средства Шелли закончились. Его сестры, которые в то время учились в школе миссис Феннинг в лондонском районе Клэпхэм, присылали ему свои карманные деньги. В мае его отец сдался и согласился выделять ему 200
