философском словаре назвал Китай «самым прекрасным, самым древним, самым обширным, самым густонаселенным и хорошо управляемым королевством на земле». Восхищение китайским правительством склонило его к убеждению, что лучшая надежда на социальные реформы лежит в despotisme éclairé, под которым он подразумевал просвещенную монархию. Как и некоторые другие французы, и как немецкий философ Вольф, он был готов канонизировать Конфуция, который «научил китайский народ принципам добродетели за пятьсот лет до основания христианства». Вольтер, известный своими хорошими манерами, считал, что благопристойность, сдержанность и спокойное миролюбие китайцев являются образцом для его возбудимых соотечественников, и, возможно, для него самого. Когда две поэмы нынешнего китайского императора Чьен Лунга (р. 1736–96) были переведены на французский язык, Вольтер ответил на них стихами. Император прислал ему фарфоровую вазу.

Знакомство европейцев с чужими верованиями и институтами стало мощным фактором ослабления христианского богословия. Новости из Персии, Индии, Египта, Китая и Америки порождали бесконечную череду неудобных вопросов. Как, спрашивал Монтескье, можно выбрать истинную религию из двух тысяч различных верований? Как, спрашивали сотни других, мог быть создан мир в 4004 году до н. э., когда в 4000 году до н. э. в Китае уже существовала развитая цивилизация? Почему в Китае не было никаких записей или традиций о Ноевом потопе, который, согласно Библии, охватил всю землю? Почему Бог ограничил свое откровение в Писании маленьким народом в западной Азии, если предназначал его для всего человечества? Как можно было поверить в то, что вне Церкви нет спасения? Неужели все те миллиарды, что жили в Индии, Китае и Японии, теперь жарятся в аду? Богословы пытались ответить на эти и подобные вопросы горами различий и объяснений, но структура догмы, тем не менее, день ото дня давала новые трещины, часто в результате сообщений миссионеров; иногда казалось, что иезуиты в Китае обратились к Конфуцию вместо того, чтобы обращать китайцев к Христу.

И не благодаря ли науке, которую они принесли, а не богословию, которое они преподавали, эти культурные иезуиты завоевали столько друзей среди китайцев?

ГЛАВА XVI. Научный прогресс 1715–89

I. РАСШИРЯЮЩИЙСЯ ПОИСК

Наука тоже предлагала новое откровение. Рост науки — ее поиски, методы, находки, успешные предсказания и результаты, власть и престиж — является положительной стороной того основного современного развития, отрицательной стороной которого является упадок веры в сверхъестественное. Два священства вступили в конфликт: одно посвятило себя формированию характера с помощью религии, другое — воспитанию интеллекта с помощью науки. Первое священство преобладает в эпохи бедности или бедствий, когда люди благодарны за духовный комфорт и моральный порядок; второе — в эпохи прогрессирующего богатства, когда люди склонны ограничивать свои надежды землей.

Принято считать, что восемнадцатый век по научным достижениям стоит ниже семнадцатого; и, конечно, здесь нет фигур, которые бы возвышались над Галилеем или Ньютоном, нет достижений, соизмеримых с расширением известной вселенной или космическим расширением гравитации, или формулировкой исчисления, или открытием циркуляции крови. И все же, какая плеяда звезд озаряет научную сцену восемнадцатого века! Эйлер и Лагранж в математике, Гершель и Лаплас в астрономии, д'Алембер, Франклин, Гальвани и Вольта в физике, Пристли и Лавуазье в химии, Линней в ботанике, Бюффон и Ламарк в биологии, Халлер в физиологии, Джон Хантер в анатомии, Кондильяк в психологии, Дженнер и Бурхааве в медицине. Множащиеся академии уделяли все больше времени и средств научным исследованиям. Университеты все чаще включали науку в свои учебные планы; между 1702 и 1750 годами в Кембридже были созданы кафедры анатомии, астрономии, ботаники, химии, геологии и «экспериментальной философии», то есть физики. Научный метод стал более строгим экспериментальным. Националистическая вражда, запятнавшая «Интернационал разума» в споре между Ньютоном и Лейбницем, утихла, и новое священство объединилось, преодолевая границы, теологии и войны, чтобы исследовать расширяющееся неизвестное. Новобранцы были представителями всех сословий — от обедневшего Пристли и подкидыша д'Алембера до титулованного Бюффона и миллионера Лавуазье. К поискам подключились короли и принцы: Георг III занялся ботаникой, Иоанн V — астрономией, Людовик XVI — физикой. Любители вроде Монтескье и Вольтера, женщины вроде мадам дю Шатле и актрисы мадемуазель Клерон трудились или играли в лабораториях, а ученые-иезуиты вроде Босковича стремились объединить старую веру и новую.

До наших взрывоопасных времен наука не пользовалась такой популярностью и почетом. Открытия Ньютона в области математики, механики и астрономии подняли головы ученых во всей Европе. Они не могли стать хозяевами монетного двора, но на континенте после 1750 года их принимали в надушенном обществе и теребили парики с лордами и герцогами. В Париже научные лектории были переполнены жаждущими слушателями всех полов и сословий. Голдсмит, посетивший Париж в 1755 году, сообщал: «На химических лекциях Руэля я видел такой же яркий круг красавиц, как и при версальском дворе». Модные женщины держали книги по науке на туалетных столиках и, подобно мадам де Помпадур, писали свои портреты с квадратами и телескопами у ног. Люди потеряли интерес к теологии, отбросили потусторонний мир, лелея свои суеверия. Наука стала стилем и настроением эпохи, которая в сложном потоке суматошных перемен двигалась к своему катастрофическому концу.

II. МАТЕМАТИКА

1. Эйлер

Изменения в математике происходили медленно, потому что за пять тысячелетий в этой области было сделано так много, что Ньютону, казалось, не осталось других областей для завоевания. На некоторое время после его смерти (1727) началась реакция против предположений и заумности исчисления. Епископ Беркли в своей энергичной критике («Аналитик», 1734 г.) осуждал их как вполне равные тайнам метафизики и теологии и насмехался над последователями науки за то, что они «подчиняются авторитетам, принимают вещи на веру и верят в немыслимое», точно так же, как это было предъявлено последователям религиозной веры. Математикам было так же трудно ответить ему на этот вопрос, как материалистам — опровергнуть его идеализм.

Однако математика наводила мосты, и погоня за числами продолжалась. В Англии Абрахам Демуавр, Николас Сондерсон и Брук Тейлор, а в Шотландии Колин Маклаурин разработали ньютоновскую форму исчисления. Демуавр