— Дай им всем послушать твой голосок. Боже мой… Боже мой… Ну не стесняйся, мне не нравится, когда ты стесняешься.

Но Наима не смогла преодолеть стеснение и уткнулась лицом в колени отца, так что единственным, что было видно, стал нимб волос цвета червонного золота. Взор Аиши случайно упал на Мухаммада, который напрасно пытался удалить родинку с щеки своей бабушки. Она подошла и забрала его, несмотря на всё его сопротивление, затем опять стала побуждать Наиму спеть. Халиль тоже настаивал на этом, пока девочка не прошептала на ухо отцу, что не будет петь, если только не спрячется за его спиной. Он позволил ей сделать так, как она желала, и она поползла на четвереньках, пока не оказалась между его спиной и спинкой дивана… В этот момент гостиная была объята тишиной ожидания и улыбок. Молчание длилось ещё какое-то время, так что Халиль почти потерял терпение, пока тонкий высокий голосок не начал петь, почти шёпотом, а затем, постепенно всё сильнее воодушевляясь, не перешёл на пылкие нотки, и песня зазвучала уже громко:

Отойди отсюда

и иди ко мне

Ведь ты и я

мы любим друг друга.

И маленькие ручки стали хлопать в такт.

4

— Пришло время, чтобы ты сообщил мне, на какой факультет ты намерен поступить…

Господин Абд Аль-Джавад сидел на диване в своей спальне, а Камаль уселся напротив двери, переплетя руки на коленях, соблюдая правила приличия и выказывая свою покорность отцу. Отцу хотелось, чтобы сын ответил ему так: «Как вы сами сочтёте нужным, отец». Но он и сам признавал, что выбор специальности — не из тех дел, на какое он имел полное право решать самостоятельно, и что согласие сына имело существенное значение для правильного выбора. Сам он имел ограниченные знания по этой теме: по большей части он черпал их из поднимавшихся время от времени разговоров с друзьями-чиновниками и адвокатами, которые были едины во мнении, что сын вправе выбрать себе направление учёбы без всякого давления. Поэтому отец не считал зазорным вынести эту тему на обсуждение, положившись во всём на Аллаха…

— Папа, я намерен, дай-то Бог, и после вашего одобрения, конечно, поступить в педагогический институт…

Голова Ахмада беспокойно дёрнулась; его синие глаза широко распахнулись и с изумлением уставились на сына, и в голосе его прозвучали нотки неодобрения:

— Педагогический институт!.. Бесплатный колледж!.. Не так ли?

После некоторого колебания Камаль ответил:

— Может быть. Я ничего не знаю на эту тему…

Отец презрительно махнул рукой, словно хотел сказать: «Следует набраться терпения прежде чем принимать решение о чём-то, что тебе совсем неизвестно». Затем пренебрежительно сказал:

— Это именно так, как я тебе и говорю, и потому очень редко она привлекает детей из хороших семей, да и потом, профессия учителя… Знаешь ли ты что-нибудь о профессии учителя, или все твои знания ограничиваются только тем, что тебе известно об этом колледже? Это жалкая профессия, не уважаемая никем. Я хорошо знаю, что говорят о таких вещах, а ты пока молодой и неопытный, тебе ничего неизвестно об этом мире. Эта профессия объединяет и эфенди, и студента-богослова, она лишена какого-либо величия и благородства. Я знал уважаемых вельмож и чиновников, которые наотрез отказывались выдавать своих дочерей замуж за учителя, каково бы ни было его положение…

Отрыгнув и сделав глубокий вздох, он сказал:

— Фуад, сын Джамиля Аль-Хамзави, которому ты жаловал свои поношенные костюмы, поступит в юридический колледж. Он умный, с выдающимися способностями, однако не умнее тебя. Я пообещал его отцу помогать в уплате издержек, пока его не освободят от платы за обучение. Но как я буду тратиться на чужих детей, обучающихся в уважаемых институтах, когда мой собственный сын учится бесплатно в презренном колледже?!

Это серьёзное решение отца по поводу «учителя и его миссии» было тревожной неожиданностью для Камаля. К чему всё это пренебрежение?.. Нельзя же относиться так к профессии учителя, который передаёт знания. Значит, это относилось к бесплатному колледжу, готовившему учителей?.. Он не представлял себе, что богатство или бедность могли быть причастны к оценке знания, или что у знания может быть стоимость, помимо его самоценности. Он был глубоко в этом убеждён, и его веру ничто не могло поколебать, как и веру в заслугу высокий идей, о которых он читал в произведениях своих любимых и почитаемых авторов, вроде Аль-Манфалути, Аль-Мувайлихи, и так далее. Он всем сердцем жил в идеализированном мире, отражавшемся на страницах этих книг, и не колебался, отвергая мнение отца как ошибочное, несмотря на уважение к нему, оправдывая это отсталостью общества и невежеством друзей отца. Он очень сожалел об этом, однако не мог не повторить с максимально возможным тактом и мягкостью тот текст, что читал в книгах:

— Знания превыше высокого положения и денег, папа…

Господин Ахмад повернул голову и посмотрел в пространство между Камалем и своим гардеробом, словно призывая в свидетели кого-то невидимого в несуразности только что услышанной идеи, а затем с негодованием сказал:

— На самом деле?! Я столько лет прожил для того, чтобы услышать подобный абсурд, что вроде бы есть разница между престижным положением и знаниями?! Не существует истинного знания без престижа и богатства. Да и потом, почему ты рассуждаешь о знании, как будто оно одно-единственное?! Я разве не говорил тебе, что ты ещё молод и неопытен? Есть множество наук, а не одна-единственная. У бродяг есть свои знания, а у пашей — свои. Невежда, пойми это прежде, чем придётся пожалеть!..

Камаль был уверен, что его отец уважительно относится к религии, а значит, и к богословам, и он лукаво сказал:

— Студенты «Аль-Азхара» тоже учатся бесплатно и занимаются преподаванием, и никто не может презирать их знания…

Отец презрительно кивнул ему подбородком и сказал:

— Религия — это одно, а богословы — это совсем другое!