Ибрахим вытащил из кармана брюк носовой платок и протёр им лицо, которое покраснело от пота и жары вследствие выпитой ледяной воды и горячего кофе. Вытерев лицо, он сказал:

— Если великие люди обязаны своим появлением строгости матерей, то обрадую тебя уже сейчас — твоих сыновей ждёт большая слава!

— А ты бы хотел, чтобы я их оставила в покое?

Аиша мягко сказала:

— Я не помню, чтобы мама когда-нибудь ругала хоть одного из нас, не говоря уже о том, чтобы нас бить. Ты разве не помнишь?

Хадиджа словно в оправдание сказала:

— А зачем маме было прибегать к ругани, раз на то был отец! Одного упоминания о нём было достаточно для того, чтобы нас заставить ходить по струнке. У меня же дома отец постоянно отсутствует, есть только его имя, — тут она деланно засмеялась. — И что мне делать в такой ситуации? Если отец — это мать, то мать должна быть отцом…!

Ясин в восторге заметил:

— А я уверен, что ты преуспела и в роли отца! Ты — отец… Это я уже давно чувствовал, но не мог высказать!

Она притворилась, что довольна его словами и сказала:

— Спасибо, госпожа Бамба Кашр[63]…

«Хадиджа и Аиша, такие непохожие лица… Приглядись получше: как по-твоему, которая из них более достойна быть, к примеру, в роли твоей возлюбленной?.. Да простит меня Аллах! Моя любимая вне всяких примеров, я не представляю её домохозяйкой. До чего же трудно такое представить! Чтобы моя возлюбленная была в домашнем халате, сидела с ребёнком или хозяйничала на кухне?! Как ужасно, как отвратительно! Нет, она не обращает ни на кого внимания, она рассеянна и идёт горделивой походкой в изумительном платье по саду или едет на машине в театр; ангел, внезапно совершивший свой счастливый визит на эту землю, уникальный в своём роде, не такой, как остальные, и известный лишь моему сердцу. Её роднит со всеми женщинами лишь одно это слово, ибо я просто не знаю истинного определения, которое подходит к ней. Также и её красоту роднит с красотой Аиши и остальных одно только это слово, ибо я просто не знаю истинного определения для этого. Я посвящаю свою жизнь тому, чтобы узнать тебя, но существует ли вообще иная жажда понять тебя?»

— А интересно, что нового слышно о Мариам?

Аиша вспомнила про свою давнюю подругу и спросила о ней, и это имя произвело разное впечатление на многих из присутствующих: Амина изменилась в лице, так что даже мускулы на нём исказились от сильнейшего негодования. А Ясин прикинулся, что не слышал её вопроса, отвлёкшись разглядыванием своих ногтей. Камалю же эта фраза вернула кучу воспоминаний, потрясших его. Хадиджа холодно ответила ей:

— А чего нового ты ждёшь услышать? Она развелась и вернулась в родной дом!

Было уже поздно, когда Аиша поняла, что по своей небрежности она встала на скользкий и неприятный путь и навредила матери, когда у неё сорвался с языка этот вопрос. И всё потому, что её мать с давних пор начала верить в то, что Мариам и её мать не были искренни, скорбя по Фахми, если вообще не злорадствовали над ними по поводу их горя из-за несогласия отца, господина Ахмада, на помолвку Мариам с её покойным сыном. Хадиджа стала зачинщицей, которая повторяла эту точку зрения, и вслед за ней последовала мать без всяких колебаний или размышлений. Вскоре её чувства к старым соседкам изменились, и сначала она стала относиться к ним с порицанием, а потом и вовсе порвала с ними отношения.

Аиша застенчиво произнесла, пытаясь оправдать свою инициативу:

— Я даже не знаю, что сподвигло меня спросить о ней.

Амина с видимым волнением сказала:

— Тебе не следует думать о ней.

Тогда ещё Аиша объявила о своём сомнении насчёт обвинения в адрес своей подруги, споря о том, что помолвка и всё, что окружало её, хранилось в секрете и не могло достигнуть дома Мариам в то время, и это решительно опровергало любой повод к злорадству её и её семьи… Но её мать не считала такое мнение доводом в столь серьёзном вопросе, что оправдывало запрет на любую незаметную утечку новости о тех, кого она касалась. Аиша не стала долго настаивать на своём мнении, опасаясь, что её обвинят в пристрастном отношении к Мариам или в охлаждении чувств к покойному брату. Однако из-за переживаний матери была вынуждена смягчить всю тяжесть своей оплошности, и потому сказала:

— Истину знает только Аллах, мама… Может быть, она невиновна в том, в чём мы обвиняем её.

Негодование Амины только ещё больше усилилось, в отличие от ожиданий Аиши, и на лице её даже промелькнули признаки гнева, казавшиеся странными у неё, ведь она была известна своей кротостью и спокойствием. Дрожащим голосом она сказала:

— Аиша, не говори о Мариам.

Хадиджа, разделяя материнские чувства, воскликнула:

— Хватит уже о Мариам и её поведении!

Аиша смущённо улыбнулась, не говоря ни слова. Ясин по-прежнему был занят своими ногтями, пока не закончилась эта бурная перепалка. Один раз он чуть было не влез в разговор, одобрённый словами Аиши «Истину знает только Аллах, мама…», но его заставил промолчать ответ Амины, сказанный дрожащим, непривычным для неё голосом. Он молчал, но внутренне был благодарен своему языку за все блага, что несло в себе молчание. Камаль следил с интересом за разговором, хотя лицо его ничего не выражало. Он давно уже научился в деликатных неблагоприятных обстоятельствах, — ибо сама любовь заставила его, — притворяться и быть хозяином положения, скрывая свои чувства и изучая людей, если того требовала необходимость, чтобы все думали, что он испытывает противоположные чувства. Он вспомнил, что слышал раньше о «злорадстве» семейства Мариам, и хотя не воспринял это обвинение всерьёз, и на память ему пришло тайное послание, которое он сам передал Мариам, а также её ответ, который он