Почему не в Италии? Италию он любил, но нельзя жить в Италии, если зависишь от телефона, от телеграфа, от почты, – там слишком много забастовок, слишком много затруднений политических.

Им нравилось, что Монтрё – это старый уголок древней Европы. Когда-то, в начале века, мамина семья приезжала сюда на летние каникулы…

Родители жили в отеле, потому что отца вообще собственность не интересовала, – после того как в свое время он обладал безграничной собственностью [в России].

Он много работал, он целый день – с перерывами – писал. Но никогда не забывал провести какую-то часть дня с мамой или со мной, поделиться своими впечатлениями, пошутить.

У него была собственная версия компьютера. Он боялся электричества, не любил электрических приборов – но ему нужно было как-то переставлять текст, пока он писал. Так он писал на карточках, на них были готовые блоки текста, он держал их в коробках из-под башмаков и мог переставлять вручную. Это соответствовало в некотором смысле передвижению блоков текста на экране. Картонный компьютер!

Я помню детство… Как бы отец ни был углублен в книгу, которую пишет, он находил время заниматься мной: он научил меня разным спортам, – теннису, футболу, он на плечах возил меня в море, выдумывал песенки и стишки для меня… Я – единственный человек, который имел уроки русской грамматики от Набокова. В моем раннем детстве, когда мы жили в Берлине, потом в Париже, в условиях очень неверных – неизвестно, что будет дальше, куда поедем, куда война пойдет, что будет с Европой, с Америкой, – ему удалось создать куколку, как у бабочки, вокруг меня. Которая дала мне то ощущение благости, и покоя, и радости, какое они имели при большом богатстве в молодости, – но после, в моем случае, уже без всякого богатства. Я не чувствовал себя бедным ребенком, у меня было множество игрушек.

Я окончил в 55-м университет Гарвард, в Америке. Потом я учился в Милане на оперного певца. Пел, пел… А в 80-м году я перестал петь и принял решение сосредоточиться на литературных делах семьи и моих собственных. Таких писателей, как Набоков, меньше, чем таких басов, как Набоков. Я работаю много, 18 часов в день. Ну, иногда час смотрю гонку или поиграю в теннис.

Из всего, что написал отец, я больше всего люблю его поздние вещи: «Ада», «Бледный огонь», «Transparent Things» и самый последний роман – «Посмотри на Арлекина». «Дар» – это колоссальная вещь. Я сейчас перевожу неизданное продолжение «Дара». Отец его решил не включать в роман. Это рукопись, она хранится в Библиотеке Конгресса в Америке. Это колоссальный труд был – расшифровать его записи! Я мучаюсь над этим уже два года. Это будет включено в книгу о бабочках Набокова, там много про энтомологию.

Мои родители были самые разумные люди, которых я когда-либо знал. Для меня они более или менее бессмертны. И когда я должен принять какое-то решение – художественное, литературное или практическое, – я чую их присутствие, я могу почувствовать, что бы они сказали.

Это очень приятное ощущение – бессмертность.

Я бы никогда не поехал в Россию, если бы чувствовал, что для них это было бы источником горя или страха.

Хотя, может, они бы волновались, как волновалась мама, когда я гонял на машинах…

Елена Сикорская: «Мой брат Владимир Набоков»

Тетя Елена, сестра отца, – это единственная связь с прошлым. Она может ответить на такие вопросы об отце, на которые никто не может ответить.

Дмитрий Набоков

Сестра писателя живет (что значит теперь – живет? Она умерла несколько лет назад. – И. С.) одна в центре Женевы в приличном доме на Rue Charmille, на первом этаже. Мадам Сикорская младше великого брата на шесть лет – но пережила его уже на целых двадцать два: ей девяносто два. У нее ясный ум и довольно хорошая память, – она легко вытаскивает оттуда много старинных сведений; разве только с фамилиями случаются заминки. Ей, правда, досаждает ее тело. Она измучена артритом, который скрутил, покорежил пальцы рук. И другие суставы задел: она ходит по квартире медленно, держась за скобу специальной тачки на четырех маленьких колесиках – похожие бывают в супермаркетах. К тачке прицеплена стальная корзинка, а в ней фонарик. Ходит она трудно и медленно: мало у кого достает терпения дождаться у двери; пока она доберется и отопрет, – вас уж и нет.

Это красивая благородная старость, когда бабушка извиняется, что чай вынуждена сервировать на кухне – поскольку отдельной столовой у нее, увы, нет; наличие же гостиной и спальни ей привычно и роскошью показаться не может, – хотя живет она совсем одна.

Не вышло переждать большевиков

– Елена Владимировна! Притом что вы, конечно, сестра великого брата, давайте мы начнем все-таки с вас лично. Вот какой была ваша жизнь?

– Мы все вместе уехали в 19-м году. Попали сперва в Лондон. Моя мать вывезла ожерелье жемчужное, которое дало нам много денег, мы довольно долго на них жили. В Лондоне я ходила в английскую (ударение на первом слоге. – И. С.) школу. Потом мы, как известно, жили в Берлине, там мой отец стал редактором газеты «Руль». А затем произошло ужасное несчастье, когда мой отец был убит, – ну вы всё это знаете. Мне было 16 лет. Я там ходила в русскую эмигрантскую школу. Настолько сильно это отразилось на всей моей жизни, что теперь я бесконечно беспокоюсь о своих… У меня единственный сын и два внука, я постоянно беспокоюсь, как бы чего не случилось. После случая с моим отцом; это понятно, да? Я стала бояться всего. Придумываю себе всякие несчастья. Это нехорошо, но это так…

Окончила я ту эмигрантскую школу. А в 23-м году мы двинулись в Прагу, потому что чешское правительство тогда чрезвычайно щедро помогало русским эмигрантам. По-видимому, это связано с мятежом чехословацкого корпуса в Сибири. Чехи как бы предали Колчака и хотели себя как-то реабилитировать.

– Получилось?

– Это получилось замечательно. Пятнадцать лет они помогали русским эмигрантам! Давали субсидии, одежду, бесплатное обучение – и в школах, и в университете. И жили мы там неплохо. Колония была огромная русская. Приехало много из Белой армии людей, которые жили в Болгарии.

– И вы простили чехов? За старое предательство?

– Мы как-то не думали об этом – но, пожалуй, да… Там мы жили спокойно и хорошо.

Потом я вышла замуж… Я была два раза замужем. Я развелась с первым моим мужем, чтобы выйти за второго мужа. Оба они русские, офицеры. Были при Деникине. Первый – Петр Михалыч Скуляри. Он из Крыма, греческого происхождения. Второй