Шрифт:
Закладка:
– Так вы, значит, в том туннеле решили вернуться с полдороги.
– Да… Это был тяжелый случай. Меня окунали в перманганат потассия (марганцовка. – И. С.) и потом соскребали сожженное мясо, чтоб инфекции не было. Это страшно больно, и даже морфин не помогал. Потом морфин стали чем-то заменять, чтоб я не привык к чему-то одному. Я ничего не мог – даже читать: глаза были искалечены. Даже радио слушать: слух и тот уставал. Очень близких людей у меня немного – может быть, дюжина… Когда у меня было это несчастье, они со всего мира приехали ко мне. Я люблю устрицы, люблю семгу – они приносили мои любимые вещи, чтоб подбодрить меня. У меня работал тот единственный орган, которым мы в обычной жизни слишком мало пользуемся, – мозг. За те десять месяцев, что я лежал в клинике, я написал в голове книгу. Это роман – о параллельных возможностях человека. Пока не напечатан, – я им недоволен и переделываю.
– Ваш мозг там имел много времени думать о причинах аварии, так? Что же это было?
– Кто-то вывинтил болты, вот колесо и отвалилось. Я машину не поставил на ночь в гараж, и это легко было сделать.
– И что, вы на ходу слышали стук, но не остановились посмотреть?
– Нет. Это внезапно случилось.
– Значит, подпилили. Если б развинчено! Вы б слышали.
– Вибрация, да, была бы… Но я ее не почувствовал! Хотя имею хороший слух на машины…
– Ну да, слух ведь у вас музыкальный.
– Как ни странно, еще у одного человека – у которого была машина той же редкой серии, с таким же, как у меня, пластиковым корпусом, для легкости, – случилась такая же авария, у него точно так же колесо отлетело.
– Это что, леваки так бьют буржуев? Тут у вас в Швейцарии полно картинок с Че Геварой, на стенках через трафарет штампуют.
– Я не думаю, что это политическое.
– Может, месть за что-то?
– За что? Политическими делами я не занимаюсь, я ни с чьей женой не водился – в тот момент. Не могу понять – за что? Скорей всего от зависти! Я могу только себе представить, что кто-то увидел ночью «феррари», стоящее перед дорогим отелем, с американскими номерами штата Флорида, со словом Palm Beach. И – подпилил болты… – он рассказывает про это тихо, спокойно, ему как будто дела нет до того, что вот кто-то собирался его убить и чуть не убил. Он продолжает рассказывать так, как будто говорит про скучные мелочи: – Некоторые просто с ума могут сойти, если у кого-то больше денег, чем у них, они на все готовы ради денег! Вот страшный случай. В клинике одновременно со мной лежал мальчик, ему искалечили лицо фейерверками. Так его родители просили врачей не делать реабилитацию, чтобы он на суде выглядел пострашнее и можно было получить с виновных побольше денег. А ведь они были не нищие, владели гостиницами и ресторанами… И это – швейцарцы! И это – благополучная страна!
«Феррари» тут, «феррари» там
Набоков обещал мне показать одну из своих «феррари». И вот мы едем с ним к дому, где он раньше снимал квартиру, – а подземным гаражом он там до сих пор пользуется. В гараже он кивает на черный «порше»:
– Это нашего швейцара машина, он на ней гоняет.
– «Порше»? В каком смысле – у швейцара?
– Ну как? Он раньше был крупным менеджером, да остался без работы, ну и вот нашел место – швейцаром трудится…
И это, замечу я, без какого бы то ни было кризиса, просто так, в рабочем порядке…
«Феррари» немного пыльная. Набоков достает платочек из кармана и протирает лобовое стекло. Я не верю, что он, такой высокий и крупный, в ней помещается, куда ж ему в эту табакерку! (И при этом вспоминаю его маленький детский педальный «мерседес».) И тут он как бы на спор залезает, медленно заползает, складываясь и ужимаясь, в «феррари»… И ведь надо же – влез… Я страшно удивился.
– Все-таки это страшно неудобно, – сочувствую я стиснутому в тесноте владельцу некомфортной машины «феррари».
– Тяжело, конечно, складываться, – соглашается он. – Но уж ради гонок приходится терпеть. А так-то, если в магазин, так это у меня джип Grand Cherokee. Идеальная машина! Мы с ним оба большие. Влезать в него легко! И потом, на «феррари» нельзя, например, ездить в Италию – обязательно украдут! У меня там одну угнали, причем не на юге, а в Милане, – правда, нашлась потом.
– Послушайте, а почему вы вообще выбрали «феррари»?
– Это не из-за снобизма, не для того, чтоб кому-то что-то доказать! У меня много было разных машин, больше пятидесяти, и среди них вполне коллекционные – и MG Triumph, и Alfa, и Bidzarini, и Zorivolto… Понимаете, есть некий итальянский инстинкт, который раньше Микеланджело и да Винчи выражали в живописи и скульптуре. А теперь это выражается в форме машин и моде на них. Это та область, где все позади и все копируют Италию…
– То есть вы хотите сказать, что если бы Микеланджело был жив, он бы занимался дизайном «феррари»?
– Я не исключаю этого. «Феррари»… – это типично итальянское отражение формы…
– Вот у вас сколько сейчас машин?
– Сейчас, минутку… Значит, два «феррари» осталось, – после того как один я недавно продал. Один джип, потом, один Subaru Turismo, 1989 года, это запасная для гостей. Это то, что здесь, в Европе, – значит, уже четыре… Потом еще большой грузовик в Америке, два вайпера там же… Сейчас только семь машин у меня, кажется. Ну семь или восемь, я не помню, – это ведь варьируется. Вот скоро будет новая «феррари», я записался и жду…
(Эти «феррари» и вайперы ему нужны главным образом для клубных гонок.)
– Это чисто такие любительские джентльменские гонки, – поясняет он. – Во всяком человеке живет или должен жить ребенок, который иногда любит развлекаться, даже если это опасно.
– Вас влечет опасность?
– Нет, я не люблю опасность – я люблю только приближение к ней, без сумасшествия. Смысл в том, чтобы техникой преодолевать трудные участки, точно находить траекторию на каждом повороте, исчерпать возможности машины – с тем чтобы как можно быстрее проехать по определенному перегону. А лихачей в клубах вообще не любят: если видят, что человек глупый, сумасшедший, что других подвергает опасности, – его исключают сразу. Я принадлежу к нескольким таким любительским клубам. Из них
