Шрифт:
Закладка:
Я караулю сон твой по ночам.
Боюсь, чтобы моя бессонница
Не подступила и к твоим очам,
Когда душа и тело тихо ссорятся.
«Ты любил писать красивых женщин…»
Александру Шилову
Ты любил писать красивых женщин,
Может, даже больше, чем пейзаж,
Где роса нанизана, как жемчуг…
в восторге кисть и карандаш.
И не тем ли дорого искусство,
Что с былым не порывает нить,
Говоря то радостно, то грустно
Обо всем, что не дано забыть?
И о том, как мучился художник
Возле молчаливого холста,
Чтобы, пересилив невозможность,
Восходила к людям красота.
Сколько ты воспел красивых женщин!
Сколько их тебя еще томят…
Если даже суждено обжечься,
Жизнь отдашь ты
За весенний взгляд.
Потому что в каждый женский образ
Ты влюблялся, словно в первый раз.
Буйство красок — как нежданный возглас,
Как восторг, что никогда не гас.
Всё минует…
Но твою влюбленность
Гениально сберегут холсты.
И войдут в бессмертье поименно
Все,
Кого запомнил кистью ты.
Гаданье по книге
Анатолию Алексину
Гадаю по книге поэта…
Страницу открыв наугад,
Вхожу в чье-то горькое лето
И в чей-то измученный взгляд.
Мне грустно от этих страданий,
От боли, идущей с лица.
И я, позабыв о гаданье,
Читаю стихи до конца.
И вновь открываю страницу,
Чтоб сверить с судьбою своей
Летящую в прошлое птицу
Среди догоревших огней.
Гадаю по книге поэта,
А кажется — просто иду
По улице, вставшей из света,
Хранящей ночную звезду.
По жизни, ушедшей куда-то,
И памяти долгой о ней.
Иду, как всегда, виновато
По горестям мамы моей.
И весь я отныне разгадан,
Открыт, как вдали облака.
Иду от восходов к закатам,
Пока не погаснет строка.
Крест одиночества
Илье Глазунову
В художнике превыше страсти долг.
А жизнь на грани радости и боли.
Но, чтобы голос Неба не умолк,
Душа не может пребывать в неволе.
Твой перекресток — словно тень Креста.
Пойдешь налево — поминай как звали.
Пойдешь направо — гиблые места.
А позади молчание развалин.
Но ты остался возле алтаря.
И кто-то шепчет: «Божий раб в опале…»
Другие, ничего не говоря,
Тебя давно на том Кресте распяли.
Минует жизнь… И ты сойдешь с Креста,
Чтоб снова жить неистово в грядущем.
И кровь твоя с последнего холста
Незримо будет капать в наши души.
В художнике превыше страсти долг.
Превыше славы — к славе той дорога.
Но, чтобы голос Неба не умолк,
Душа должна возвыситься до Бога.
«Нелегко нам расставаться с прошлым…»
Иосифу Кобзону
Нелегко нам расставаться с прошлым,
Но стучит грядущее в окно.
То, что мир и пережил, и прожил, —
Музыкой твоей освящено.
Жизнь спешит… Но не спеши, Иосиф.
Ведь душа по-прежнему парит.
Твой сентябрь, как Болдинская осень,
Где талант бессмертие творит.
Ты сейчас на царственной вершине.
Это только избранным дано.
То добро, что люди совершили, —
Музыкой твоей освящено.
Вот уже дожди заморосили.
Но земле к лицу янтарный цвет.
Без тебя нет песен у России.
А без песен и России нет.
«Бессонницей измотаны…»
Бессонницей измотаны,
Мы ехали в Нью-Йорк.
Зеленый мир за окнами
Был молчалив и строг.
Лишь надписи нерусские
На стрелках и мостах
Разрушили иллюзию,
Что мы в родных местах.
И, вставленные в рамку
Автобусных окон,
Пейзажи спозаранку
Мелькали с двух сторон.
К полудню небо бледное
Нахмурило чело.
Воображенье бедное
Метафору нашло,
Что домиков отпадных
Так непривычен стиль,
Как будто бы нежданно
Мы въехали в мультфильм.
«Я не знаю, много ль мне осталось…»
Наташе
Я не знаю, много ль мне осталось…
Знаю — долгой не бывает старость.
Впрочем, сколько ни живи на свете,
Что-то продолжать придется детям.
Например, вернуть друзей забытых,
Что погрязли в славе иль обидах;
Дать понять врагам, что не простил их.
Я при жизни это был не в силах.
То ли доброта моя мешала,
То ли гнев мой побеждала жалость…
Я не знаю, сколько мне осталось.
Лишь бы не нашла меня усталость.
От друзей, от жизни, от работы.
Чтоб всегда еще хотелось что-то.
«Мне снится вновь и не дает покоя …»
Мне снится вновь и не дает покоя
Моя Обетованная земля,
Где вдоль дорог зимой цветут левкои
И подпирают небо тополя.
А небо голубое-голубое.
И солнце ослепительное в нем.
Нам, как нигде, здесь хорошо с тобою.
Со всеми вместе.
И когда вдвоем.
И я молю Всевышнего о том лишь,
Чтоб
