Шрифт:
Закладка:
Описывая этот визит для почитателей наших соседей, я очень подробно рассказала об их доме, быте. Теперь же опускаю эти подробности, оставляя только самое необходимое.
В назначенный час мы поднялись на крыльцо, прошли через кухню, где я заметила ручной водяной насос. Вошли в столовую — комнату, поделенную колоннами на две части. В меньшей, обшитой деревянными панелями, из серии портретов, висящих слева, сразу выделила Гете.
Нас встретили оба хозяина: академики Павел Сергеевич Александров и Андрей Николаевич Колмогоров. Пригласили к столу. Появились две почтенные дамы. Одна из них была представлена как сестра Александрова, вторая — гостья. Прислуга подала чай и удалилась.
Сначала разговор зашел о нашем доме. Нас расспросили, как мы подготовились к зиме, что успели сделать.
Хозяева вспомнили, как они давным-давно, еще молодыми купив этот дом, в первую очередь перекрыли крышу и укрепили полы — основу основ любого дома. Посоветовали и нам поступить соответствующим образом. С возрастом все будет труднее.
Борис, видимо, припомнив ручной насос, который мы увидели при входе, в свою очередь предложил помощь — воспользоваться его только что приобретенным опытом и заменить их насос электрическим: «Это так удобно, не будете тратить столько сил».
Хозяева поблагодарили, но отказались. Их вполне устраивает этот старомодный агрегат: благодаря ему они сами и их гости волей-неволей получают регулярную физическую нагрузку и укрепляют мускулатуру. У них есть специальный расчет — индивидуальная норма: кому сколько нужно сделать «качков» для поддержания хорошей физической формы.
Хозяйственные темы быстро иссякли, и разговор зашел о поэзии, в частности — о Гете. Не уверена, что смогу пересказать беседу «ученых соседушек», знакомых с великим Гете не понаслышке.
Борис Владимирович с детства знал немецкий язык — в совершенстве. Помню, однажды он пытался найти какое-то непонятное ему немецкое слово и, не найдя его, сказал мне, что если он не знает, то бесполезно искать в словаре — его там не будет. Вспоминал, что на рояле, при жизни матери, которая тоже блестяще владела немецким языком, всегда лежал томик Гете, и Борис, будучи еще ребенком, пытался переводить «Лесного царя». Борис поклонялся Гете, называя его «мой Тайный Советник», и до последнего дня жизни занимался переводами его поэзии.
А. Н. Колмогоров часто обращался к Гете в своих дневниках. После смерти Колмогорова один из его учеников, математик А. Н. Ширяев, подготавливая их к изданию, обратился к Борису Владимировичу с просьбой: сделать литературный перевод прозаических строчек Гете, встречающихся в тексте. Ознакомившись с дневниками, Борис написал:
Меня поразила любовь великого ученого к поэзии и, в частности, к моему Тайному Советнику. Дневник открывается ТРЕМЯ (!) цитатами из Гёте — двумя прозаическими и одной стихотворной.
Приведу перевод этих цитат, выполненный Борисом Заходером:
1. Пережитое дорого каждому, а особенно — тому, кто вспоминает и размышляет о нем на склоне лет с отрадной уверенностью, что уж этого-то у него никто не отнимет.
2. Все стоящее уже давно придумано, надо только не бояться передумать это еще раз.
С сожалением пропускаю несколько страниц из дневника Бориса Заходера, где он щедро цитирует любимые Колмогоровым гетевские стихи, так как они без перевода. Исключение — самое последнее:
Leben muss man und lieben; es endet Leben und Liebe.
Schnittest du, Parce, doch nur beiden die Faden zugleich.
Надо жить и любить; срок и любви и жизни когда-то проходит.
Если бы только ты, Мойра, разом и той и другой перерезала нить!
Кто не присоединится к этим мыслям? Возможно, и об этом беседовали в тот далекий день 1967 года Комаровские соседи, попивая чай с домашними сухариками и клубничным вареньем.
После чая нас пригласили в музыкальную комнату. Чтобы завершить вечер в единой тональности, нам предложили послушать немецкую певицу — знаменитую Элизабет Шварцкопф, которая исполняет романс на слова Гете.
Все чинно уселись: дамы с двух сторон возле теплой голландской печи, Андрей Николаевич — в нише между книжными полками. Мы — в центре, за изящным восьмигранным столом.
Павел Сергеевич поставил пластинку на проигрыватель, и г-жа Шварцкопф запела что-то очень строгое и прекрасное.
Она пела и пела, а романса на стихи Гете все не было и не было.
Дамы тихонько сползли со своих теплых мест и, не прощаясь — по-английски, удалились. Андрей Николаевич исчез вслед за ними. Мы бы тоже с удовольствием последовали их примеру, но не смели прервать г-жу Шварцкопф. Вежливый Павел Сергеевич был невозмутим и терпелив. Борис, кстати, тоже.
Меня же словно чертик какой стал щекотать. Ситуация показалась настолько смешной, что еще немного, и я бы расхохоталась. Чтобы прервать накатившее на меня неуместное веселье, я, как иногда в детстве в сходных обстоятельствах, сильно ущипнула себя за ногу, да так, что едва слезы не брызнули.
Но тут, к счастью, Элизабет Шварцкопф доехала до долгожданного романса. Следующего мы уже ждать не стали, и ситуация разрядилась сама собой.
Вечерний чай удался. Мы познакомились, и отношения «дружественного добрососедства» (так в переписке, случившейся однажды между нами, Павел Сергеевич охарактеризовал наши отношения) сохранялись на протяжении всего срока, отпущенного соседям богиней Мойрой.
Возможно, в этот, а может быть, в какой-нибудь другой день Борис сказал:
— До чего же это здорово — быть соседом Колмогорова!
Июнь 2003 года. В Комаровке празднуется 100-летие нашего великого соседа. Я получила в подарок юбилейное издание «КОЛМОГОРОВ» в трех книгах, и в одной из них нашла строчки, посвященные Кляземским местам, как называет их Павел Александров. В эвакуации, тоскуя о Комаровке, в 1942 году он пишет Колмогорову: «…нет другого участка реки, протекающей в сельской местности, которая внесла бы в российскую культуру столько, сколько участок реки Клязьма от Любимовки до Образцовского пруда… до станции Клязьма…» Павел Сергеевич упоминает собственные лекции, написанные двадцать лет тому назад на этих же берегах Клязьмы, Художественный театр, здесь же основанный Станиславским, первые выступления Собинова в Любимовке, картины художника Козлинского, созданные в Комаровке… Вспоминает Евгения Максимовича Браудо, который написал о Чайковском и Моцарте. «Сими нескромными и суетными размышлениями пора закончить письмо».
Теперь, по прошествии шестидесяти лет, перечень «заслуг» этих мест пополнился, и размышления Павла Сергеевича не
