Шрифт:
Закладка:
Я вспомнил, как кружились, кружились и кружились листья.
Вокруг меня зашипели деревья.
Затем, во второй раз за ту ночь, на меня снизошло.
Как вспышка молнии.
Шарах!
Мне пришла мысль:
Рок.
Вот оно.
Это рок – мой рок – разыгрывался прямо здесь, в окружной библиотеке Грин-Спрингс.
Я знаю, это звучит странно, но я говорю вам, для меня это ощущалось как некая истина.
Я ощущал и другую истину. Где-то в глубине души. Я не доживу до понедельника.
Этому не бывать.
Если только я не сделаю что-нибудь. Если только не выберусь.
Я задумался и посмотрел на свой нож. Через минуту мне пришла идея – способ, как я могу освободиться.
Мне не нужно вытягивать или даже выдалбливать себя из цемента.
Есть ещё что-то, что я могу сделать, чтобы выбраться. Ещё что-то, что я могу… резать.
У меня была с собой пила по дереву, достаточно прочная, чтобы перепилить ветку толщиной с моё запястье.
И когда ночь дошла до самой своей чёрной минуты и мороз начал ползти по окнам библиотеки, шелест деревьев наконец утих.
Я открыл пилу по дереву, стиснул зубы и принялся за работу.
* * *
Десятки, а то и сотни человек ежедневно посещают окружную библиотеку Грин-Спрингс. Большинство из них, я заметил, протискиваются мимо входа, совершенно не обращая внимания на то, что там находится. И я их не виню. Это довольно жутко.
Однако есть и те, кто останавливается и смотрит. Например, ребятишки, которые иногда берут друг друга на слабо прикоснуться к ней. Или собака, которая, как я видел на днях, облизывала её. Я бросил в собаку камень, но промазал на километр. Я никогда не умел бросать левой рукой.
Вы, наверное, спрашиваете себя, считаю ли я, что это стоило того – вдавливать руку в тот мокрый цемент, чтобы оставить частичку себя.
Честно говоря, мне приходится непросто. Что-то до сих пор даётся мне с трудом, например, завязывать шнурки на ботинках. Поэтому я так ценю липучки.
Однако вот что я вам скажу.
Мне нравится рассказывать свою историю. Мне нравится показывать её людям.
Сделайте-ка мне одолжение.
Посмотрите туда. Вон туда, в пяти метрах слева от главного входа в библиотеку.
Вы видите?
Это моя рука.
Моя рука. Вот здесь.
Проснись!
Этот кошмар не снился Луне уже много лет, она уже и не помнила, когда последний раз думала о Шутихе Динь-Динь.
Она переросла этот кошмар. Она научилась контролировать свои страхи.
Она победила.
Но однажды ночью девочка внезапно проснулась. Она села в темноте, дрожа. Пот приклеил одежду к её коже.
Но хуже всего – она смеялась.
Когда Луна поняла, что высокий хохот, заполнивший ночь, исходит из её собственных уст, её смех мгновенно изменился.
На высокий, непоколебимый крик.
* * *
Всё началось, когда Луне было семь лет. Ей приснился кошмар. Обыкновенный кошмар. Но на следующую ночь ей приснился точно тот же кошмар. Он же приснился ей и в ночь после этого.
И он продолжал ей сниться. Каждую ночь, неделями.
Он всегда начинался одинаково – Луна стояла на сцене. На неё падал яркий свет, и бесчисленные ряды лиц в зале смотрели вверх.
«Где я? – Луна всегда спрашивала себя во сне, – почему я здесь?»
Затем с другой стороны сцены выходила она. Динь-Динь. Луна не знала, откуда ей известно имя этой клоунессы, она просто его знала.
Шутиха Динь-Динь.
На ней были узкие трико – одна штанина жёлтая, а другая фиолетовая, и жилет в жёлто-фиолетовую клетку. С другой стороны сцены она медленно пританцовывала по направлению к Луне, высоко задирая колени, и бубенчики на её трёхконечном колпаке и носках её туфель звенели. Публика негромко смеялась, а Луну бросало в пот.
Когда Динь-Динь наконец дотанцовывала до неё, худощавая клоунесса оказывалась так близко, что Луна могла почувствовать запах её цветочных духов и мятного дыхания. Затем Динь-Динь залезала рукой под клетчатый жилет и доставала волшебную палочку.
На этом моменте кошмара Луна всегда вертелась и извивалась под одеялом.
Потому что палочка шутихи Динь-Динь была… необычной. На конце у неё была резная голова, точная миниатюра головы самой Динь-Динь. У неё был тот же маленький нос, те же высокие скулы, та же белая кожа и те же фиолетовые губы.
Динь-Динь поднимала палочку вверх, и резной рот на палочке начинал двигаться – не как у марионетки, а как у настоящего человека, – и палочка говорила. Высоким, приторно-сладким голоском палочка произносила: «Время для смеха».
Луна пыталась отступить назад.
Тогда Динь-Динь поворачивала палочку к зрителям, и говорящая палочка слащаво отдавала команду:
«Смейтесь!»
И публика подчинялась.
Зал взрывался смехом, который заполнял всё пространство.
Звучал высокий смех, низкий смех, хрюкающий смех, шипящий смех, гоготание и хихиканье. Звук нарастал и усиливался.
«Мне нужно уйти», – понимала Луна. Она вертелась из стороны в сторону. «Как мне выбраться отсюда?»
Затем, одно за другим, лица в зале начинали меняться. Глаза смеющихся расширялись. Выражения их лиц сменялись от восторженных до сбитых с толку, затем встревоженных и, наконец, поверженных в ужас.
Стоя под ярким светом софитов, Луна знала, что происходит.
Зрители не могли перестать смеяться. Как ни старались. Они не могли остановиться. И они никогда не остановятся. Они просто будут продолжать смеяться и смеяться.
Вечно.
А затем наступала худшая часть кошмара.
Смех становился всё громче, и Шутиха Динь-Динь улыбалась тонкогубой улыбкой и указывала своей палочкой на… Луну. Маленькая голова открывала рот и произносила своим приторно-сладким голоском: «Ты тоже должна смеяться».
«Нет», – думала Луна и пыталась бежать, но было ощущение, что её ноги приклеены к сцене.
Палочка приказывала ей:
«Смейся!»
И не желая того, девочка смеялась. Она разрывалась высоким, пронзительным смехом. Она пыталась сопротивляться. Она напрягалась и корчилась от усилий.
Но это не имело значения.
Её смех наполнял сцену.
«Это дурной сон, – убеждала себя Луна, – мне снится кошмар».
И девочка велела себе проснуться.
«Проснись! – мысленно взывала она к себе. – Проснись сейчас же!»
И Луна просыпалась. Всегда. Она просыпалась внезапно и резко садилась в постели.
Однако она продолжала смеяться в темноте.
Но, как и несколькими минутами ранее, меньше чем за секунду её смех менялся на высокий, непоколебимый крик.
* * *
Сейчас, сидя в постели, девочка успокаивала дыхание.
