А Гилерм тяжело, с заносом, словно носорог, развернулся в мою сторону, и с потемневшими от бешенства глазами снова шагнул на меня. Той самой точкой, что прижималась к полу, я отчётливо ощущала, как дрогнул под этими шагами пол. И эта дрожь передалась всем моим внутренностям.

— Пенгуэн! — пискнула и попыталась отползти.

Гора сумасшедшей ярости надвигалась на меня и, казалось, с каждым мгновеньем оплывала, становясь всё более чудовищной и какой-то нереальной.

Малыш заскочил в лавку напуганным зайцем, да только там, на самом входе, уже сидела я. И он споткнулся и упал, выкатившись прямо под ноги шедшему напролом слепому от ярости Гилерму. А тот, не обращая внимания на препятствия, пёр вперёд.

Не знаю почему, но я опять завизжала. Пронзительно, на одной ноте, срывая голос, которого уже почти не было. Надо было закрыть глаза, чтобы не видеть. Отвернуться. Надо было бежать как можно скорее! Но у меня не получалось сделать ни единого движения.

Я сидела на полу, понимала, что следующий шаг убьёт Пенгуэна — он поднимался, но точно не успевал, — а ещё через один шаг погибну я.

Белая молния метнулась под потолком и шмякнула Гилерма по лицу. Дядюшка качнулся всей своей отяжелевшей, оплывшей фигурой, махнул головой, прогоняя… кого? Моего Кусимира!

Это Куся примчался мне на помощь! Мой зверь! Мой защитник!

Только дядюшка снова выровнял движение, занося ногу для следующего шага.

Но Пенгуэну хватило этой короткой заминки, он уже был на ногах и снова замахнулся. Замахнулся, как в тот раз, и врезал дядюшке в живот. Но то ли удар был не так силён, то ли Гилерм был в большей ярости, но согнулся лишь чуть-чуть. И взгляд оторвал от меня и перевёл на Пенгуэна.

Малыш, похоже, испугался, потому что заорал во всю мощь:

— Ленарди!

Если Жажа уже ушёл, то эти вопли не имеют смысла. Я же тоже звала, а всё без результата. Ленарди, скорее всего, ушёл. Ведь когда дядюшка Гилерм заходит в лавку, наш лошадемордый друг обычно уже давно хлопнул дверью чёрного хода.

— Ленарди! — дурной, дикий вопль. Это снова Пенгуэн!

Как ни странно, движения Гилерма замедлились, а взгляд чуть просветлел, потерял часть своего нечеловеческого выражения.

Не поворачиваясь ко мне, малыш скомандовал:

— Цайя! Проверь дверь и — к себе! И сиди там тихо! Ясно?

Чего же тут неясного? Я метнулась к дверям лавки, по широкой дуге обходя дядюшку, который зарычал на низкой ноте.

— Быстрее, Цайя!

Дрожащими руками дёрнула шторку: закрытое стекло на двери было равносильно табличке «Закрыто», задвинула ночной засов. И, не теряя ни мгновенья, просочилась в подсобку, а потом, не запомнив, как миновала кухню и коридор, — в свою каморку.

Потом долго стояла, привалившись спиной к запертой на хлипкую защёлку дверь. Сердце, словно молот сбрендившего молотобойца, ухало в груди, мешая дышать и делая больно рёбрам. Нос и уши заложило, а пальцы мелко вздрагивали то ли от пережитого страха, то ли от последних моих резких движений. Перевела дыхание и сделала полшага к топчану. Но лечь не могла — тело требовало выпустить адреналин, подвигаться, действовать. Или бежать.

Да, бежать лучше всего. Хотя это и не решает мою проблему.

И я, запрыгнув на скрипнувший топчан, стала качать пресс, а потом отжиматься.

Когда дрожь в руках сравнялась с дрожью в душе, уравновесив её и выжав перевозбуждение, упала лицом в тощенький пледик, что сама смастерила из обрезков, и, наконец, смогла более-менее связно думать.

Первая мысль о том, убил бы меня Гилерм или нет, мелькнула и пропала, как несущественная. Куда важнее и интереснее казалось понять, где Гилерм мог найти эту книжонку.

Дыша пылью и запахом старых вещей, перебрала все возможные варианты. А потом подняла голову и огляделась — собственно, всех возможных вариантов было мало, точнее, один-единственный. Потому что я никогда не выносила это печатное чудовище из своей каморки. Во-первых, там были прикольные картинки, которые я любила рассматривать, во-вторых, тексты — небольшие, хоть и описывающие жуть. И в-третьих, отдай я книжку дядюшке, он быстро поставил бы её на полку в лавке, а я бы осталась без развивающего, а заодно уж и бодрящего чтения на ночь.

Эта брошюра была, можно сказать, моей настольной книгой, ежевечерним ритуалом — порассматривать картинки, почитать, побояться и, отложив, облегчённо вздохнуть, улечься на бок с радостной мыслью, что всё это сказки и на самом деле ничего такого не существует. Так же было и накануне вечером: почитала, пригладила вставшие дыбом волосы и счастливая легла спать. А значит, сегодня утром книга лежала в комнате. И не факт, что на кровати. Я, конечно, могла оставить её возле подушки, когда застилая постель. Хотя обычно засовывала её в трудно выдвигавшийся ящик. И если я её всё же положила на привычное место, то как тогда она оказалась у дядюшки в руках?

Это получается… Получается, пока я убирала в лавке, Гилерм обшаривал мою комнату?

Я замерла, даже моргать перестала. Он? Обшаривал мою комнату?

Впервые или… часто?

Медленно-медленно мысль заработала в этом направлении.

Дверь моя снаружи закрывается на крючок, замка не предусмотрено. То есть войти может любой. То, что я никого не засекала на подобных вещах раньше, не означает того, что никто в моё отсутствие не заходил.

Вот сейчас, например, я зашла и ничего не заметила.

Но, с другой стороны, я ведь никогда и не пыталась что-то заметить. Это если ищешь, то найдёшь, а если не ищешь?

Я прикусила губу. Не находила, потому что не искала, не видела, потому что не смотрела. А ведь любой из этой шустрой братии мог поковыряться в моих вещах!

Хотя у меня и сокровищ-то никаких и нет. И взять у меня нечего.

А колечко?! Колечко, обноски мамины! Если серёжка так много полезных вещей мне принесла, то колечко-то и подавно может кому-то интересно! Да вот Жаже и интересно! Жаже интересно — бежала моя мысль дальше — а книжку нашёл Гилерм.

Так может они тут по очереди пасутся в моих вещах?

Я быстро достала свой рюкзак. Потайной карман, вернее, кармашек с застёжкой под самый край в большом кармане на клапане, оказался не тронут. Я выдохнула — колечко на месте. А там ведь ещё золотая цепочка, тоже мама мне отдала свою. Я даже обрадовалась такому открытию — совсем забыла про неё! Ю-ху! Да ведь это целое состояние по местным меркам.

Вот точно: ищешь— ищешь и найдёшь!

Стоп,