моего очарования. Я так обрадовалась, что мне самой стало неловко, и дала себе обещание следить за собой и думать, не кажутся ли странными мои вопросы.

Когда через месяц он позвонил мне и странным голосом предложил встретиться завтра в одном дорогом ресторане, я поняла сразу, что это означает. И представляла уже отчетливо его желтый галстук, голубую рубашку, одинокую розу в руке, обязательно белую. И маленькую черную коробочку, при открывании выпускающую из темноты ледяной и горячий одновременно бриллиантовый блеск — говорящий и молчаливый, значительный и ничего не значащий.

Я знала, что он найдет в себе завтра силы и скажет открыто то, что уже не раз говорил, — только завуалированно, немного стесняясь демонстрировать недавно зародившиеся, но уже довольно сильные чувства. И предложит наконец жить вместе — потому что нам хорошо вдвоем и нет смысла расставаться на ночь. Тем более что зимние вечера такие холодные — зачем выбираться надолго из теплой постели?

«Я не говорю о браке… — Так он скажет. — Это глупо и старомодно. Нам нет необходимости ставить штамп в паспорте для того, чтобы вместе спать, есть и пить вино, которое ты так любишь. Я просто говорю, что ты не будешь испытывать недостатка в любви, в деньгах и во внимании. А если тебе будет скучно, я подарю тебе вторую собаку — тоже бультерьера, только девочку, обязательно с черным глазом».

Я не буду говорить ему ничего такого подчеркнуто значительного вроде: «Да, я согласна. Я твоя, милый». Я скажу ему, улыбаясь в ответ на его уверенную, не знающую отказов улыбку: «О’кей. О’кей, договорились. Я совсем не против. Если мне будет скучно — ты купишь мне собаку…»

…Я тщательно собиралась все утро и весь день, в который плавно перетекло это мрачное утро, капнув серости в белое небо, низкое и сырое, набухшее зимними облаками. Я летала по городу — посетила салон красоты, сделала зачем-то массаж. Там же подстригла немного ровные платиновые волосы, и они красиво загибались, превращая классическое каре в изысканную вечернюю прическу. Заставила маникюршу заново сделать маникюр, хотя прежний был идеальным — не очень длинные, тупо подпиленные черные ногти. Потом педикюр. Потом еще кучу каких-то непонятных и, по-моему, бессмысленных процедур вроде увлажняющей и освежающей маски.

Потом я вернулась домой. Я два часа рассматривала содержимое шкафа, и по прошествии этих двух часов на широкой кровати валялись комочки вывернутых и гневно отброшенных платьев, костюмов, водолазок и брюк. И только один наряд — ярко-красный приталенный костюм от Мюглера, с короткой юбкой и пуговицами в форме традиционных звездочек — удостоился чести быть вывешенным на самое видное место, чтобы напоминать хозяйке, что надо как следует настроиться и быть такой же ослепительно яркой и эксклюзивной.

Я и настраивалась изо всех сил. Полежала немного в ванне, в душистой пене от того же Мюглера. Завернулась в черное пушистое полотенце и выпила крошечную чашечку очень крепкого кофе — для тонуса. Полюбовалась любимыми предметами, всегда поднимающими мне настроение, — лампой-рыбой, маленькой косметичкой в форме сердечка, лежащей на туалетном столике. Леопардовой сумочкой, ожидающей скорого выхода в свет, голодно открытой в предвкушении события.

Когда я ставила себе маленькую голубую клизмочку — обязательный ритуал перед встречей с мужчинами, из которых никто и никогда не отказывался от анального секса, — мне вдруг стало жарко и сладко. И дрожь побежала по всему телу, и ножки раздвинулись сами собой, и я отложила на время гигиеническую процедуру и извлекла из тумбочки около кровати небольшой неровный вибратор. И, подергиваясь и издавая громкие стоны, смотрела, прикрыв веки, на светлеющий на стене квадратик — оставшийся от снятых недавно рогов. Квадратик, похожий на маленькую дверцу — вроде той, что вела в чудесный сад, в который так мечтала попасть Алиса. Я думала, что теперь я тоже в стране чудес, поэтому все так красиво вокруг, и эти яркие пятна перед глазами, и эти горячие волны, исходящие из самой глубины дрожащего от напряжения тела…

Мне все нравилось и все было приятно — даже Фредди, валяющийся на боку около потухшего камина, вздрагивающий во сне, вызывал у меня только умиление, а не обычное в таких случаях недовольство. Когда на часах было шесть, я завела «гольф», умоляя его хоть раз вести себя нормально, и отправилась в путь.

Я оказалась на месте даже чуть раньше, чем следовало бы. Но он все равно был уже там. Привставший сразу со стула, приподнявший приветственно руку. На столике перед ним я заметила небольшой круглый букетик из синих мелких цветочков.

Все прямо по моему сценарию — пошло. И коробочка, правда, не черная, а красная с золотым тиснением по краям, появилась буквально через двадцать минут. И мои восторги по поводу фантастической красоты кольца — очень простого, но явно стоящего кучу денег, особенно если учитывать изысканную надпись «Картье», незаметную почти, но каждой буквой выдающую сотни долларов, уплаченные за нее. И вдумчивое нюханье ничем не пахнущих цветочков — с прикрыванием глаз и последующим открыванием. Текущую из этих глаз благодарность, и восхищение, и обещание чего-то неявного, но такого, чего ни у него, ни у меня еще не было.

— Закажем что-нибудь?

— Пожалуй.

— Что бы ты предпочла?

— Главным образом вина — или шампанского, в честь принятого решения. А из еды — не знаю. Посоветуйте мне, мистер, — вы такой гурман. И если вы привели меня в этот ресторан, значит, у вас были на то причины. Чем же он знаменит? И что я должна заказать, по-вашему?

Он помолчал немного, словно размышляя. А потом, слегка улыбаясь, уверенно произнес:

— Я бы взял филе пятнистого оленя.

Я не ответила ничего. Я достала из портсигара сигарету и закурила. Он удивленно смотрел на меня, но я видела не его лицо, такое мужественное, так нравящееся мне, а пасущегося мирно на лесной опушке оленя — коричневого, в белых пятнах. Резная зелень окружала его, и он ощипывал травку и невысокие кусты, изящно наклоняя голову, грациозно вздрагивая и переступая копытами. Рога его были особенно красивы — они поблескивали, когда солнечный свет падал сверху, и небо — высокое, голубое — путалось в них, роскошных, ветвистых, как невыразительная тусклая тряпка.

— Нет. Ты знаешь, для меня это слишком экзотично.

— Ну, перестань. Побывать в таком месте и не попробовать филе пятнистого оленя — это глупо, честное слово. Все, решено — его и закажем…

Он говорил, и картинка перед моими глазами постепенно начала исчезать. Потом она исчезла совсем, оставив в воздухе над головой Константина четкий