— Потому что теперь они навсегда твои…

С того момента я вновь стала свободной женщиной. Для себя — но не для него. Он доставал меня еще долгое время, просил вернуться, уверял, что не будет обращать внимания на мои измены и я могу спать с кем угодно, но жить должна с ним.

Я удивлялась, как в таком совершенном теле таилась такая ничтожная натура, но потом сказала себе, что и карамельки обычно в самых ярких обертках. Нет, я не к тому, что истинная красота должна быть духовной, незаметной и все в таком роде, — мысль, достойная советского учебника по литературе, Где самой значимой героиней является непривлекательная весьма Марья Болконская с лучистыми глазами. Это я не к тому — на мой взгляд, это не совсем верно. Но лучше бы он злился, чем показывал мне свою слабость. Слабость я просто ненавидела — может, потому, что свою личную лелеяла и превозносила, но я все-таки женщина, а он якобы был мужчиной.

Он надоедал мне, доставал моих родителей и мог бы сделать мою жизнь совершенно невыносимой, но хитрый мой мозг, заботящийся исключительно о себе, позволил думать, что это восхитительно, что я вызываю у мужчины такую страсть. Мой муж угрожал мне, что он повесится или застрелится, если я не вернусь, а я сладко улыбалась, представляя его синее тело, окруженное родственниками, с ненавистью смотрящими на меня, и его друзей, тихо перешептывающихся о том, что ради такой женщины можно совершить самое страшное.

Но прошел месяц, второй, а самого страшного он не совершил-таки — и тем ужасно меня разочаровал. Мы развелись тихо и мирно, и я даже не стала сердиться на него за то, что он не вернул мне чудесный розовый зонтик, забытый в квартире его бабки.

Я опять жила на даче. Опять по вечерам в дедушкиной комнате горела синяя лампа — жирная рыба с закрытыми глазками, символизирующая для меня плавание в море удовольствия. И я плавала в нем, сталкиваясь с другими рыбами — самыми разными. Старыми и молодыми, богатыми и не очень, веселыми и грустными. Я сняла рога со стены и отнесла их в сарай, где хранились не нужные никому лопаты и грабли. Это не значило, конечно, что я хочу какого-то постоянства, — просто теперь они все время напоминали мне о том, кто я такая. О том, что я легкомысленная пустоголовая девица и что мужчины, общающиеся со мной, рискуют получить такую же развесистую пару на собственной голове.

Но изгнание рогов из дедушкиной спальни не особенно помогло. Теперь рога преследовали меня везде — я замечала их на молочных пакетах, хотя раньше не обращала внимания. Я даже не хотела носить вещи от некогда любимого Жана-Поля Готье — потому что в одной из его коллекций была чудесная плюшевая шапочка с рогами, в которой щеголял мускулистый красавец, похожий немного на Андрея. Я была как женщина в положении, замечающая всех беременных, думающая, что планета такая круглая, потому что тоже ждет ребенка. Стоит же ей родил», и она начинает смотреть уже не на беременных, а на женщин с детьми — сначала с маленькими, потом с подрастающими. А затем все само собой становится не особо значимым, и детей она тоже перестает замечать, и обращает теперь внимание на мужчин — и задает себе вопрос, изменяет ли этот своей жене, и если нет, то почему же ее собственный муж такая сволочь…

Однажды в гостях у одного моего знакомого, который отмечал свое пятидесятилетие, я встретила весьма интересного собеседника. Он тоже был немолод, неброско, но дорого одет, и привлек мое внимание тем, что демонстративно приподнимал очки, глядя на меня — словно желая удостовериться, что глаза его не обманывают и он на самом деле видит такую неземную красоту. Это было так комично, что я рассмеялась даже и, подойдя к нему поближе, протянула руку.

— Меня зовут Анна. Сразу должна вам сказать, что то, что вы видите, — совершенно настоящее.

— А я и впрямь сомневался. Нечасто встретишь действительно красивую женщину. Николай Андреевич. Можно просто Николай.

Он слегка пожал своей сухой лапкой мою руку, и его кольцо, надетое на безымянный палец правой руки, рассыпалось тысячей разноцветных бриллиантовых брызг.

Он был писателем. Это было так приятно — стать любовницей пожилого и, как выяснилось, весьма известного писателя. Он был вдовцом, и на столике около огромной кровати с полированной черной спинкой, с кучей подушек в изголовье, стояла в рамочке фотография очень красивой женщины — молодой, светловолосой и стройной, с огромными чистыми глазами. Я подумала, что это его жена — но это могла быть и какая-нибудь голливудская актриса. Спрашивать же мне его не хотелось — я подумала, что если он захочет, то расскажет все сам, а если нет, то и ни к чему мне забивать себе голову ерундой.

В любом случае, распластав меня на этой самой кровати несколькими часами спустя, ползая вокруг со свисающим брюшком, припадая губами и языком к моему телу, как страждущий к источнику, он не обращал на фотографию ни малейшего внимания. Не отворачивал ее к стенке, не убирал в стол. И она смотрела на его тощий пигментный задок, уютно поместившийся между моих белых, чуть дрябловатых ляжек, меленько дергающийся, сотрясающийся, вкручивающийся. Смотрела, широко раскрыв глаза, и губы ее блестели, словно она облизала их тайком, пока мы были заняты. Я — выгибаясь, дыша тяжело, и он — качаясь однообразно, хитро улыбаясь, щупая меня, трогая пальцем маленькую попочную дырочку, нажимая и отпуская.

Я была ему благодарна — мне нравился секс втроем, даже такой вот своеобразный. Мы начали встречаться чаще, и мне было приятно выпить в его обществе немного коньяку, а потом быть обласканной с таким исступленным желанием, которое бывает только у стареющего человека, для которого и один-то оргазм за вечер — уже много. Я все вспоминала, что когда-то давно хотела быть женой писателя. Чтобы слушать по вечерам написанные им несколько страниц великого произведения, которому не суждено быть законченным — такое оно великое.

Он читал бы медленно и нараспев, и сам бы незаметно смахивал слезу, а потом замолкал бы, прикрыв глаза, а на самом деле наблюдая за реакцией слушателя. И я взрывалась бы похвалами, обнимала бы его льстиво и целовала, говоря, что недостойна быть женой такого талантливого человека. И он бы предлагал мне выпить вина, и вечер перетекал бы в пьяную ночь, полную разговоров