Перед закрытыми глазами, как из тумана, выплыл смеющийся рот Елены Листовской, затем на миг возникло испуганное накрашенное лицо Люси Сольц и, наконец, с оскаленной морды тигра на него уставились серо-стальные немигающие глаза Арвида...

Глава 8

Уже давно ушел последний посетитель. Не тревожат больше звонки телефона. Стало немного прохладней.

Пешехонов включил вентилятор и подошел к раскрытому окну. Шумный людской поток, еще недавно двигавшийся в сторону вокзала, заметно поредел. Сегодня суббота: мало кто в такую погоду оставался в городе.

«Хорошо бы сейчас на взморье: посидеть на скамейке у береговых дюн, послушать, как тихо шумят над головой верхушки высоких, розовых от заката, сосен, смотреть, как набегают ленивые волны на белый прибрежный песок...»

— Хорошо, да не очень, — уже вслух проговорил он и быстро, как от опасного соблазна, отошел от окна.

Он ждал этого субботнего вечера, чтобы в спокойной обстановке продолжить работу.

Пешехонов уже настолько изучил все материалы следствия, что мог бы, закрыв глаза, по памяти отыскать в деле Громовой любой документ. Но сейчас его интересовала только ее предсмертная записка.

Этот небольшой листок бумаги в клетку, с текстом, написанным синим химическим карандашом, был обнаружен следователем Фалиным днем пятнадцатого мая, когда он вместе с понятыми вошел в квартиру Громовой. Записка лежала на туалетном столике, а на ней стояла фотокарточка ее мужа Арвида.

Те факты, которыми располагало следствие, давали основание предположить, что Громова была убита. Но этому как раз и противоречила злополучная записка.

Еще впервые прочитав ее, Пешехонов долго не мог отделаться от мысли, что написать предсмертную записку стихами — это что-то из ряда вон выходящее. Он вынул из конверта записку и в который уже раз, чуть ли не по складам прочитал ее:

Разве можно так жить — вся любовь без ответа.

Сердце бедное стынет от мук.

Неуютно кругом, даже в солнце нет света.

Ни улыбки тебе, ни тепла родных рук...

Не ищите меня, я за гранью земною.

Я лечу в синеву, в ярко-звездную даль.

Неизвестности настежь я сердце открою,

Оставлять на земле никого мне не жаль.

14 мая...

То, что записка была написана Надей Громовой, сомнений не вызывало. Это подтвердила и экспертиза. Но вот сумбурность, смысловая неопределенность содержания и то, что записка никак не увязывалась с убийством ее автора, не давали покоя Пешехонову.

«Не могли же Громову принудить написать эту записку, а потом убить? Нет. Это невозможно».

Пешехонов отложил записку в сторону. Потом взял тетрадь в коричневом переплете и внимательно сравнил ее исписанные страницы с предсмертной запиской.

«Удивительно, никакой разницы в написании. А не вырван ли этот лист из этой тетради?» — сделал предположение Пешехонов.

Он стал поспешно листать тетрадь, проверяя ее нумерацию. Действительно, после 66-й шла страница 68-я, а между этими листами виднелась линия отреза.

— Вот оно что! — воскликнул Пешехонов и с помощью лупы детально рассмотрел правый верхний угол записки.

— Так и есть. Тут поработано резинкой, — заключил он, рассмотрев вместо номера лишь тусклое пятнышко.

А когда же могла быть записана в тетрадь эта предсмертная записка?

Посмотрев даты, стоящие на 65-й и 68-й страницах тетради, Пешехонов окончательно убедился в том, что сделать запись на этом листе можно было не раньше четырнадцатого и не позже двадцатого июля позапрошлого года, а не четырнадцатого мая этого года.

Занеся свои выводы в блокнот, Пешехонов почему-то вспомнил наивную просьбу Граниной отдать ей на память тетрадь Громовой, и мысленно возразил ей: «Нет! Эту тетрадь, Галина Борисовна, вам отдать никак нельзя. Она еще должна помочь нам. И я уверен, что она станет одной из улик по делу убийства вашей подруги...»

«Да! А когда же должна уезжать из Риги эта симпатичная свидетельница? — вдруг спохватился он. — Если не изменяет память, она была здесь дней десять тому назад. Как бы она не уехала: ее еще нужно допросить». Пешехонов быстро перелистал блокнот. Найдя нужную запись, он снял трубку телефона, набрал номер.

— Это гостиница «Темпо»? Соедините меня с двадцать девятым номером... Товарищ Гранина? Вот удача! Звоню, хотя не имею никакой уверенности застать вас. Думаю: кто в такой вечер будет сидеть в городе, когда так хорошо сейчас на взморье... Ну, я не в счет. У меня просто нет времени... Галина Борисовна, не могли бы вы сейчас прийти сюда, в прокуратуру?.. Хорошо! Я вас жду.

Прошло минут двадцать, и в дверь постучали. Это была Гранина.

— Как удачно, что вы оказались на месте, — поднимаясь навстречу ей произнес Пешехонов. — Садитесь, пожалуйста... Чем это объяснить, что в такой чудесный теплый день вы сидите в душном номере гостиницы, а не гуляете по нашему взморью?

— Была бы жива Надюша, мы бы обязательно поехали погулять по взморью, а сейчас, одной, тоскливо. Не хочется, — тихо ответила Гранина.

— Понимаю вас и сочувствую... К сожалению, пригласив вас сюда, я не обещаю, что развею ваше настроение. Ничего веселого, приятного в нашем разговоре не предвидится. Но что делать? Такова необходимость.

— Пожалуйста. Мне спешить совершенно некуда.

— Хорошо. Тогда давайте приступим к делу. — Пешехонов взял тетрадь в коричневом переплете и положил ее перед Граниной.

— Что это? — мельком взглянув на нее, спросила Гранина.

— Посмотрите внимательно. Она вам знакома?

Гранина подвинула к себе тетрадь — сразу же точно тень пробежала по ее лицу. Как бы собираясь с мыслями, она на мгновенье закрыла глаза, а затем, торопливо полистав тетрадь, ответила:

— Да! Это тетрадь Надюши. Когда я приезжала к ней, она всегда давала мне эту тетрадь, и я находила в ней что-нибудь новое. Вы помните, я просила у вас отдать мне эту тетрадь на память? — обратилась она к Пешехонову.

— Конечно, помню, — ответил он и тут же спросил: — Когда вы были в последний раз у Громовой?

— Я вам уже говорила, что была у них с двадцатого по тридцатое мая прошлого года, — недоуменно глядя на Пешехонова, ответила Гранина.

— Да. Да, — как бы вспомнив, подтвердил Пешехонов.

Он раскрыл папку и достал из нее листок бумаги, на который он заранее переписал текст предсмертной записки Громовой.

— А вы не можете припомнить, было ли в тетради записано что-нибудь похожее вот