— Кажется, я такую пуговицу уже где-то видела. Но где?.. Когда?.. Не помню.

— А вы подумайте. Я вас не тороплю. Только учтите, что это очень и очень важно.

Не желая мешать, Пешехонов отошел к раскрытому окну.

Положив пуговицу перед собой, Гранина откинулась на спинку стула, прищурила глаза и, почти не мигая, уставилась в дальний угол кабинета. Временами она машинально прикусывала край нижней, чуть припухлой губы, хмурила полукружья своих удивительно красивых, темных бровей, мучительно стараясь вызвать в памяти все то, что было связано с этой злосчастной пуговицей. Но чем больше она напрягала свою память, тем безнадежнее казалась ей эта задача...

Шли минуты. В кабинете по углам сгущались сумерки. День угасал. Под широкими, густыми кронами высоких деревьев уже было почти темно. Улица была пустынна, лишь слабый звук шагов прохожих да мягкий шорох автомобильных шин по асфальту изредка нарушали тишину.

«Осилит ли эта маленькая головка неумолимый ход времени? — думал Пешехонов, незаметно наблюдая за Граниной. — Сможет ли она по незначительной детали вызвать нужные ассоциации?»

Прошло еще несколько минут, и Гранина, точно угадывая его мысли, разочарованно всплеснула руками.

— Дмитрий Сергеевич! Не могу! Хоть убейте, но не могу вспомнить. Лезет в голову всякая ерунда... Даже в висках застучало. — Она прижала пальцы к вискам. — Одно могу сказать, что видела где-то эту пуговицу, а вот где? Не помню.

— Может быть, в зоопарке? — пошутил Пешехонов.

— Нет, не в зоопарке, — не уловив шутки, с досадой ответила Гранина.

«Дальше так дело не пойдет. Ей нужно отвлечься», — подумал Пешехонов. Он отлично понимал, насколько трудно думать под принуждением. Нужно было временно отвлечь Гранину и дать ей возможность отдохнуть.

— Галина Борисовна, вы пока забудьте об этой пуговице, расскажите немного о себе.

Гранина удивленно посмотрела на Пешехонова.

— Да, да. Расскажите. Мне это интересно.

— Ну что рассказать о себе? Биография самая заурядная... Родилась в Вологде (родители и сейчас там живут). В Саратове закончила мединститут и по направлению попала в Таджикистан. Очень люблю поэзию, немного музицирую. Замужем, под судом и следствием не была, — шутливо закончила Гранина.

— У вас все еще впереди, — занятый своими мыслями, а потому и невпопад заметил Пешехонов.

— Как? И следствие? И суд? — с деланным ужасом воскликнула Гранина.

— Нет, не это, — с улыбкой успокоил ее Пешехонов. — Галина Борисовна! А теперь я вам расскажу занимательную историю. Подойдите сюда к окну, пожалуйста.

Показывая рукой на видневшиеся из окна три гигантских дуба, верхушки которых, казалось, подпирают небо, Пешехонов спросил:

— Вы ничего не слышали об этих деревьях? Впрочем, ничего удивительного, что не слышали — вы ведь не здешняя... А между тем у них интересная история. Это не просто деревья...

И Пешехонов не спеша стал рассказывать когда-то слышанную им легенду...

Легенду Гранина слушала невнимательно. «Неужели так и не вспомнит?» — подумал Дмитрий Сергеевич, с удовольствием рассматривая красивый профиль своей собеседницы. В этот момент она схватила его за руку и воскликнула:

— Ну, конечно же, на плаще! Дмитрий Сергеевич! Я вспомнила! — Гранина смотрела на него сияющими, счастливыми глазами и повторяла: — Я вспомнила! Я вспомнила!

— Ну вот и хорошо, — не выдавая своей радости, как можно спокойнее произнес он. — Я был уверен, что вы вспомните. Это так и должно быть...

— Да. У меня голова чуть не разлетелась на кусочки! — задетая обыденностью его голоса, обиделась Гранина.

— А вот вашу головку мне было бы очень и очень жаль, — не то шутя, не то серьезно ответил Пешехонов. — Так что же вы вспомнили? Может быть, расскажете?

И Гранина рассказала о том, как в прошлом году, когда она гостила у Нади, в один из воскресных дней Арвид уехал в какой-то населенный пункт — «к знакомому для обмена марками», как пояснил он тогда. Погода была теплая и солнечная, а потом пошел дождь. Арвид уехал без плаща, а когда вернулся, на нем был мокрый, забрызганный грязью плащ цвета хаки. Арвид сказал, что приехал попутной машиной, а плащ ему дал его знакомый, Генрих.

— К тебе, Надюша, торопился, потому не стал пережидать дождь, — улыбаясь, пояснил Арвид и попросил Надю почистить плащ. Надя отнесла плащ в ванную комнату, замыла грязь на нем и повесила его там сушить. Вечером, когда Гранина зашла в ванную, плащ еще висел там. Она обратила внимание на то, что он был не наш, а импортный, и тогда же она увидела на нем пуговицы с ощеренной пастью тигра. Кажется, на другой день Арвид этот плащ унес.

— Во всяком случае я этого плаща больше в квартире не видела, — закончила свой рассказ Гранина.

— У вас чудесная память. Спасибо за то, что сейчас сообщили. И разрешите еще один и, наверное, последний вопрос. Я вас уже достаточно утомил. Вам не известна фамилия того Генриха, у которого он брал плащ? Или его адрес?

В ответ Гранина энергично замотала головой.

— Ну, может быть, знаете в какую сторону от поселка ездил тогда Арвид?

— Это я, кажется, помню, — немного подумав, ответила Гранина. — Мы тогда с Надей ходили провожать Арвида до шоссе. Помню, что мы стояли и ждали автобус...

— С какой стороны? — не вытерпел Пешехонов.

— Со стороны Риги. Но подошла какая-то грузовая машина, Арвид остановил ее, сел в кабину с шофером и уехал. Мы недолго погуляли у опушки леса и вернулись домой.

— Вот и все! Больше ничего не требуется, — радостно воскликнул Пешехонов.

— Я могу идти домой?

— Нет. Подождите. Ведь еще нужно оформить протокол вашего допроса.

Он пододвинул к себе стопу линованной бумаги и стал писать, время от времени заглядывая в блокнот.

В кабинете установилась тишина; тихо сидела на стуле Гранина; мерно отстукивал маятник больших часов да чуть слышно шелестела бумага. Граниной показалось, что Пешехонов совершенно забыл о ее присутствии, о том, что она устала. «Один лист... Второй... Третий», — мысленно считала Гранина, наблюдая, как ложатся один на другой исписанные Пешехоновым листы протокола.

— Ну вот! Теперь все, — раздался, наконец, голос Пешехонова. Он собрал в стопку листы и сказал:

— Вам, Галина Борисовна, остается только прочитать и подписаться.

...На улицу вышли вместе. Было уже темно. Прощаясь у подъезда гостиницы, Пешехонов