— Нет, не приставал, — как-то вяло и с явным сожалением ответила Листовская. Она посмотрела на Пешехонова и, видя, что он слегка улыбается, сразу же ободрилась и уже весело добавила: — Он только угостил меня конфетами, спросил, есть ли у меня муж и где я живу.

— О чем вы еще беседовали с ним?

— Кажется, ни о чем. Ведь он скоро сошел с нашего поезда.

— Разве он ехал не до Таллина?

— Нет! Когда мы подъезжали к станции Сигулда, он вышел ко мне в тамбур. В руке у него был маленький чемоданчик. Я спросила, почему он сходит, а не едет до Таллина? Он ответил, что решил сойти в Сигулде, а в Таллин приедет следующим поездом. Он еще спросил у меня, когда я поеду обратным рейсом. Я ему ответила, и он сказал, что постарается попасть на этот поезд и обязательно в мой вагон. Он сошел, и больше я его не видела... А что с ним?

— С ним ничего. Жив, здоров, все благополучно.

Задав еще несколько вопросов, Пешехонов сказал:

— Свидетельница Листовская, я прошу вас о нашем разговоре пока никому ничего не говорить. Хорошо?

— Хорошо! — ответила ему в тон Листовская. Лицо ее было серьезно, лишь в шальных глазах по-прежнему прыгали бесенята.

Отпустив свидетельницу, Пешехонов вышел из-за стола и, вышагивая по кабинету, продолжал думать:

«Вот тебе и алиби Арвида Путны. Интересно, как он поведет себя на допросе? Но прежде нужно будет Фалину съездить в Таллин и выяснить, как удалось Арвиду получить отметки на командировочном удостоверении. И еще кое-что...»

По тому, как он вошел в кабинет, подошел к столу, сел за приставной столик напротив сидящего там же Фалина, трудно было и подумать, что за плечами этого человека есть какая-либо вина. Держался он непринужденно, говорил веско, уверенно и смотрел прямо в глаза собеседнику.

«Не похож на портрет, нарисованный Граниной», — подумал Пешехонов, внимательно взглянув на Путну. Спокойствие, даже какая-то солидность. Цепкие, серо-стального цвета глаза, как бы спрашивали: «И что вам еще нужно от меня, товарищ прокурор?»

— Вы меня извините, гражданин Путна, — начал Пешехонов, — но возникла необходимость вновь побеседовать с вами по тому, печальному для вас, делу, — Пешехонов сделал паузу.

— Простите! Но, насколько мне известно, это дело уже прекращено?! — Путна требовательно, чуть ли не с вызовом посмотрел сперва на Фалина, а потом перевел взгляд на Пешехонова.

— Да! Дело, к сожалению, было прекращено.

— Почему «к сожалению», если это не секрет?

— Какой же может быть от вас секрет? — медленно, как бы в раздумье, произнес Пешехонов. — Видите ли, гражданин Путна, следователь Фалин лишь установил, а вернее, подтвердил факт самоубийства вашей жены, но совершенно не выяснил причин, которые толкнули ее на это.

— Прошу извинить. Но следователь Фалин сам лично говорил мне, что эта причина им установлена! — Путна опять посмотрел на Фалина, будто требуя от него подтверждения. Но тот с невозмутимым видом делал какие-то пометки в своем блокноте.

— Какие же это причины? Как вы думаете?

Арвид пожал плечами, как будто удивляясь такой неосведомленности Пешехонова, и ответил:

— Она покончила с собой, когда была в состоянии невменяемости. У нее была предродовая горячка. — Это он произнес твердо, четко, как заученную аксиому.

— И вы верите этому?

— А почему не верить? — Арвид снова пожал плечами. — Ведь этот вывод сделал следователь!

— А вы сами не думали над этим вопросом? Не искали иную причину?

— Думал. И долго. Но ничем другим я тоже не могу объяснить. Поступок ее так же нелеп, как и трагичен. — Лицо Арвида приняло скорбное выражение, и он печально покачал головой.

— Вы очень любили свою жену?

Арвид посмотрел на Пешехонова вдруг погрустневшими глазами и ответил:

— Да! Я очень любил ее. Хотя, быть может, внешне это не проявлялось. Но это объясняется моим очень уравновешенным характером.

— У вашей жены имелись основания быть вами недовольной?

Арвид внимательно посмотрел на Пешехонова, а затем ответил:

— Безусловно, были... Характер у меня далеко не ангельский, я был очень требователен...

— Нет! Вы не так меня поняли, — перебил его Пешехонов. — Я имею в виду: были ли вы верны своей жене? И была ли она уверена в этом?

Арвид сделал рукой протестующий жест и брезгливо поморщился:

— Что вы! Я был очень далек от чего-либо подобного. Проще говоря, меня другие женщины совершенно не интересовали.

— Вы часто ездили в командировки?

— Нет. Не часто. Всего два раза в Ленинград и два-три раза в Таллин.

— Вы уезжали один? Или вас к поезду провожали: жена, приятели?

— Жена в тот раз была на работе...

— Нет, — прервал его Пешехонов. — Я имею в виду, вообще, когда вы уезжали в командировки.

Взглянув на Арвида и на мгновение встретившись с его глазами, Пешехонов заметил, что этот вопрос заставил его насторожиться.

— Я сейчас точно не помню, — медленно, раздельно ответил он. — Иногда провожала жена, а иногда приятели.

— А вы не можете припомнить, кто из приятелей и когда именно провожал вас в командировки?

Арвид, наморщив лоб и уставившись в угол кабинета, некоторое время думал, а затем вздохнул и ответил:

— Прошу извинить! Но сейчас я не могу вспомнить. Если это очень важно, я позже постараюсь вспомнить и сообщить вам.

— Хорошо, хорошо! — как бы не придавая этому большого значения согласился Пешехонов. — Вот вы уезжали четырнадцатого мая в Таллин, почему вы пригласили проводить вас именно Виктора Стеблова? Вы с ним очень дружили?

— Нет. Виктор просто мой знакомый. Я приглашал тогда еще одного знакомого Юрия Котомина, но он был занят и прийти не смог.

— Скажите, пожалуйста: а зачем вам нужны были эти проводы? Вы уезжали всего на три-четыре дня, да и день тогда был обычный — рабочий.

— Конечно, — быстро согласился Арвид, — это было не обязательно. Но просто хотелось до отхода поезда побыть в компании. Посидеть... Поговорить, — как-то неуверенно закончил он.

«А глаза у него уже не столь спокойны», — успев перехватить его взгляд, подумал Пешехонов.

— Когда вы узнали о том, что четырнадцатого мая вам будет нужно выехать в Таллин? Накануне? За день? За два? — уточнял вопрос Пешехонов. — Или