Шрифт:
Закладка:
Неожиданно стемнело.
Агата словно бы попала в иную реальность, где царствовал мрак. Она сразу же почувствовала себя узницей этой темноты. Накатила глубокая иссушающая тоска и в голове, как опухоль, созрела мысль: вот он, конец!
Мрак сеял печаль. Нет, он и был печалью. И болью. И страхом. Место, где незримо витало что-то невероятно злое. Агата ощущала это физически, каждой молекулой своего тела, будто она была одним сплошным обнажённым нервом, а пропитавшее мрак зло – огнём. А ещё этот скрежет… он не прекращался. К этому звуку добавились стоны, крики, какое-то верещание.
А Агате хотелось выть. А может, и выла? Никакой уверенности. Она даже не была уверена, что прошлое – детство, юность, Колюня, Глеб – не являлись всего лишь сном. А теперь вдруг пробудилась, и вот она истинная реальность – мрак! Тяжёлые, будто ртутные капли мысли вползали в голову, вытесняя здравый смысл, убивая в зародыше вопросы, подменяя собой остатки чего-то светлого – то, что тихо, точно со дна глубокого колодца, ещё пыталось призывать сражаться, бунтовать.
Но что это?
Во мраке что-то проявлялось. Силуэты. Десять… двенадцать… тринадцать силуэтов. Изначально мутные, смазанные, они стремительно обретали чёткость и будто бы раздвигали собой стискивающую их тьму. Люди? Фигуры шевелились, и каждое движение было каким-то ломаным, натужным. Так могли бы двигаться куклы, ржавый механизм которых то и дело даёт сбой.
Агата теперь чётко видела, что это люди. Тринадцать обнажённых мужчин разного возраста. Их тела были изуродованы: кожа в некоторых местах свисала лоскутами, обнажая кровоточащее мясо; из множества пульсирующих язв сочился гной; кое-где в глубоких рваных ранах виднелись кости. Лица искажало то, что, казалось бы, не должно сочетаться: мука и злоба. Из раззявленных, беспрерывно нервно кривящихся ртов вырывались красноватые облачка пара. В тёмных провалах глазниц блестела какая-то слизистая белёсая субстанция. Из лысых голов, как провода, тянулось множество серебристых нитей, концы которых терялись во тьме.
От этого зрелища в рассудке Агаты что-то заклинило, и она принялась помимо воли мысленно твердить: «Я их вижу, я смотрю на них! Я их вижу, я смотрю на них!..» Будто пластинку заело. А где-то на задворках сознания внутренний голос о чём-то умолял, рыдал.
Во тьме начал проявляться ещё один силуэт – крупный, метра три в высоту. Это было человекоподобное существо, облачённое во что-то чёрное, лоснящееся, бесформенное. Одеяние пронизывали кислотно жёлтые угловатые прожилки. Тёмная голова чудовища дёргалась и вибрировала, словно бы существуя сама по себе, отдельно от неподвижного как скала мощного тела. В некоторых областях головы вибрация на мгновения прекращалась, и тогда Агата видела звериные пасти, нечеловеческие глаза с жёлтыми узкими зрачками. И пасти и глаза будто бы выдавливались из тёмной слизистой плоти, и всегда не там, где им положено быть – то на щеке возникало выпученное буркало, то на подбородке; то на лбу прорезалась пасть с акульими зубами, то там, где секунду назад был глаз. В кулаке, как собачьи поводки, чудовище сжимало охапку серебристых нитей, которые тянулись к головам изуродованных людей.
«…Я смотрю на них, я их вижу! Я смотрю на них, я их вижу!..» – продолжала звучать в сознании Агаты дефектная пластинка. А на фоне что-то скрежетало, стонало, кричало, выло…
Люди расступились. Чудовище пошло вперёд и в его движениях была мощь древнего ящера. На лбу вздулось глазное яблоко с жёлтым зрачком, вибрирующее лицо буквально разорвала вертикальная щель звериной пасти…
«…Я смотрю на них, я их вижу! Я смотрю на них, я их вижу!.. Это всё неправда! Это не по-настоящему!» – рассудок Агаты взбунтовался, он больше не желал воспринимать весь этот кошмар.
Чудовище приближалось, а за ним, как бешеные псы, дёргаясь и, словно бы кривляясь, шли люди. Теперь на их уродливых лицах была только злоба.
«… Это неправда! Этого не может быть! Я сплю, сплю, сплю! – мысленно вопила Агата. – Проснись, проснись, сука!» Неожиданно для самой себя, она нарисовала в воображении Викинга, который, не церемонясь, впечатал здоровенный кулак ей в лицо.
И она очнулась.
Её выбросило в реальность, как шторм выбрасывает на берег обломки корабля. Агата и чувствовала себя поломанной, заражённой какой-то скверной, словно случайно вынесла из кошмара нечто гадкое, то от чего теперь предстоит долго избавляться.
Ничего больше не скрежетало, не стонало. Лишь ветер завывал в дряхлых перекрытиях здания. От головной боли остались только ноющая тяжесть в области затылка и покалывание в висках. Агата, дрожа от холода, приподнялась на локтях, вгляделась в темноту, а потом услышала:
– Вот чёрт!
Глеб. Это был его голос.
– Эй! – сипло позвала она.
– Агата?
Что-то зашуршало, звякнуло стекло. Глеб снова чертыхнулся, а через мгновение фонарь в его руке загорелся, осветив стену помещения.
– Не сломан. Слава Богу.
Он направил луч на Агату, тут же подошёл и помог ей подняться.
– Ты как?
Агата тряхнула головой, пытаясь избавиться от мерзкого осадка, который остался после кошмара.
– Пока… не знаю, – промямлила она болезненно. – Я словно в аду побывала. Я что-то видела.
– Не ты одна.
– Что это вообще было?
Глеб прошёлся лучом по помещению.
– Если бы я знал, Агата… А где очкарик?
В помещении Павла точно не было. Глеб даже на всякий случай посветил на потолок, словно третий участник «шабаша» мог оказать там.
– Смылся? – предположила Агата.
Если так, она не стала бы его осуждать. Любой человек, если он в здравом уме, дал бы дёру, когда тут началась вся эта фантасмагория.
– Э-эй! – выкрикнул Глеб. – Павел!
Шум ветра снаружи, скрип балок и… смех? Тихое хихиканье. Звук доносился из тёмного дверного проёма, рядом с которым чудом сохранилась табличка с надписью «Приёмное отделение».
Агата с Глебом переглянулись и несмело двинулись к дверному проёму.
Павла они обнаружили у дальней стены приёмного отделения. Он стоял, уткнувшись лбом в закопчённую кирпичную кладку.
– Павел, – позвала его Агата.
У неё возникла жуткая мысль, что кошмар не прекратился. Что вот сейчас из темноты появятся изуродованные люди и чудовище с вибрирующей головой.
– Эй, парень! – приглушённо выкрикнул Глеб.
Павел не реагировал. Его руки безвольно свисали, пальто было перепачкано кирпичной пылью, тело тихонько сотрясалось то ли теперь от беззвучного смеха, то ли от каких-то спазмов.
Помимо воли Агата представила, что Павел отстраняется от стены, медленно поворачивается и вместо человеческого лица у него смазанное пятно, на котором прорезается вертикальная пасть с акульими зубами. Проклятое воображение! Сейчас Агата ненавидела свою бесконтрольную богатую фантазию, которая как будто задалась целью свести хозяйку с ума.