что мне просто повезло, что такой золотой человек встретился у меня на пути. Просто повезло, Вася! Мы выходим в общий зал, где спустя минут десять начинает стягиваться народ.

Сначала появляются «потерпевшие», оказывается, Белов начистил рожу одному из местных задир, он-то в сове время и пытался со мной фамильярничать, теперь спесь сбита. Гонору стало на порядок меньше, вот он и стоит с расквашенной физиономией, и судя по всему, у парня конкретная такая боль, потому что от сдавленных стонов и тяжелого дыхание мои волосы на теле встают дыбом.

—Сейчас ждем остальных, — заявляет проректор по воспитательной работе, Евтушев Вячеслав Георгиевич. Это мужчина далеко за пятьдесят, и я крайне плохо к нему отношусь, потому что у него специфическая репутация человека, способного на многое, чтобы продвинуться по карьерной лестнице. И надо сказать, продвижение у него получается на «ура», потому что он знает, когда нужно «подлизать», а когда «умаслить».

—Кого остальных?

—Родителей.

—Вячеслав Георгиевич, к чему показательная порка? — не унимается мой ангел-хранитель.

—Не каждый день сынок мэра устраивает бои без правил, так что из этого нам нужно поиметь как можно больше выгоды. Не мне вам рассказывать о плюсах и минусах такой ситуации. Проблема с Беловым нам на руку.

Едкая ухмылка мозолит глаза, и я стараюсь переключиться на студента с синяком вместо лица. Но все идет крахом, все попытки успокоить свое безумное сердцебиение, все крахом…когда в кабинет заходит Белов. Мне даже не надо его видеть, чтобы понять, что это он. Я чувствую его приближение всеми своими внутренностями, они начинают полыхать, а я краснеть. И почему я это понимаю? Потому что жар плавно укутывает все мое тело.

—Здрасти, — Рустам проходит вглубь и первым делом смотрит на меня, так смотрит, что все мои разумные мысли выветриваются из головы.

—Добрый день, — звучит приятный баритон, следом заходит мужчина до сорока лет, весь его вид говорит о полном контроле над ситуацией. Мой взгляд перемещается на черный костюм, под которым скрывается идеально выглаженная белая рубашка с яркими кругляшками золотых запонок. Иссиня-чёрные волосы обрамляют овальное лицо с угловатыми скулами.

Мужчина выбрит, опрятен. Нет сомнений в том, кто это, как нет сомнений в удивительной схожести между отцом и сыном. Я проглатываю ставшую комом слюну и мысленно отсчитываю до пяти. В кабинете становится душно, а еще лицо горит, словно меня жгут на костре. Это Рустам смотрит, смотрит так, что ноги подкашиваются, а язык к небу прилипает.

Хочется закричать, чтобы не смотреть, но я забываю, как говорить, теряю дар речи.

—Добрый, Александр Павлович, — откликается Вячеслав Георгиевич, меняясь в лице. Поразительно, как быстро он переобувается в воздухе. Наглая улыбочка сменяется сладостной, уступчивой. Крайне довольной.

—Так что там вам на руку, Григорьевич? Проблема, говорите на руку? — отец Рустама окидывает нас всех внимательным взглядом, особенно задерживаясь на мне. Тут меня и прошивает от страха, потому что глаза его совсем как у сына, вернее, у сына, как у отца, только властнее. Холоднее, жестче. Взгляд волчий, взгляд опытного охотника, снующего за своей дичью. — Олеся Васильевна, мое почтение.

—Добрый-добрый.

—Ой, ну я имел в виду, что любая ошибка учит нас чему-то, и вашего сына научит, конечно.

Проректор подходит к мэру и тянет руку, но тот не спешит ее жать, смотрит только пренебрежительно-игриво, словно эта ситуация сейчас его нимало не заботит.

—Так вот, меня вызвали с важного совещания по распределению бюджета, и я приехал, как всегда, приезжаю по вашему звонку, Вячеслав Григорьевич, но в этот раз повод уж совсем странный, не находите?

Проректор молчит и краснеет. Волнуется, да? Серьезно? Он и волнуется? Хотя с какой стати? Мне всегда было стыдно, что у нас отчество одинаковое, вот стыдно было, потому что человек наш проректор отвратительный.

Потерпевший словно язык в одно месту засунул, он словно понимает, что перед ним волк, который разгрызет шею, если надо будет. Свидетели тоже не спешат проявить свое присутствие. Рустам и вовсе смотрит только на меня, как будто я — единственное, что его заботит. Мне приходится чуть отойти назад, чтобы на первом плане была заведующая.

—Это Василиса Григорьевна, куратор группы. Понимаете, у нас случилась неприятная ситуация, ваш сын избил …

—Причина почему избил мне понятна, — взгляд снова перемещается ко мне, затем снова переходит на заведующую, — и, если вам хочется знать, при всем моем уважении к вам, я бы поступил так же. Еще и добавил бы столько, чтобы ходить не мог, не то, что есть, дышать смотреть. Девочек мальчики обижать не должны. Особенно таких маленьких девочек. Но вы и сами знаете, как бы я поступил.

Снова взгляд скользит по лицу, задерживаясь на глазах. Я тоже смотрю и на какое-то мгновение наши взгляды сталкиваются, отчего становится страшно. Всего на мгновение.

Рустам хмыкает и складывает руки на груди.

—Ну как же? Он же пострадал, тут явно сотрясение есть… — не унимается проректор.

—А вы у нас недостаточно мужик, чтобы защитить девушку? Я вот считаю, что мужики вообще должны стоять за них скалой, а раз кто не понимает, то пусть отвечает. Мой сын мужик, и другого поведения я от него не жду. Ты там как? Сопишь в две дырки? — обращается к потерпевшему, последний подскакивает. — Ну и нормально, в чем проблема? Подорожник приложить? Или мне добавить, чтобы ты понял, как неправ.

Студент отрицательно машет головой. Проректор бледнеет.

—Он неправ, Григорьевич, да? — переспрашивает Белов-старший, но звучит как абсолютное утверждение, истина в последней инстанции.

—Ну, да. Так неправ…конечно, нельзя было…

Услышав то, что нужно, Белов-старший удовлетворенно кивает, смотрит на сына впервые за весь разговор.

—Вот и славно. Я тогда поехал, помощь будет как обычно в этом месяце. Дамы, прекрасного вам дня, не берите дурного в голову, тяжелого в руки.

Я все так же стою изваянием, пока Белов-старший выходит из кабинета, а затем манит за собой пальцем сына. Рустам, играя желваками, идет следом, оставляя после себя напряженную атмосферу, густую.

13. Ненавижу тебя

ГЛАВА 13

БЕЛОВ

Выхожу из уборной, четко осознавая, что на самом деле остаюсь там, весь там, словно растворился в Васе навсегда, словно не существует другой реальности, только Влащенко, ее тело: ее губы, ее глаза, в которые хочется смотреть без остановки. Запах, которым дышишь, и тебе ничего больше не надо, лишь бы она стояла рядом. Какая-то деваха смотрит на меня так,