Отвечает кто-то и смеется. Смеется с меня. Странный и колкий холодок скользит по спине, покрывая и бледную кожу мурашками. Язык противно липнет к небу, а реальность сужается до звуков, доносящихся со стороны.

—Иди ты, придурок, — звучит нагло в ответ, а я стою и понимаю, что моя жизнь сейчас разделилась на “до” и “после”. И чертово «после» создаст мне уйму проблем.

В груди все сжимается, и я совершаю единственно верное: разворачиваюсь и бегу в сторону уборных для преподавателей. Я не смогу сейчас появиться на паре, вообще не смогу. Никогда не смогу.

Нет. Нет. Нет. Этого не может быть, какой позор.

В голове всплывают слова Падловны, и я понимаю, что ответка прилетела, дальше только хуже. В ужасе хватаюсь за ручку двери и залетаю внутрь, закрываясь на все замки сразу. Шокированное лицо встречаю в отражении зеркала. Какой стыд, какой ужас.

Ноги не держат меня, меня сейчас вообще ничего не удержит от того, чтобы шваркнуться в обморок или упасть замертво на этом же месте. Закрывая лицо двумя руками, я плавно оседаю на холодный кафель, отчетливо понимая, что мне крышка.

11. Я так сказал и точка!

ГЛАВА 11

БЕЛЫЙ

С утра успеваю заехать к ба, проведать и нормально позавтракать, потому что в последнее время я жрал только в ресторанах или заказывал фастфуд, что вообще ни в какое сравнение с бабушкиной стряпней не идет. Отец больше не наяривал, и хорошо, не до него. Еще одного сношателя моих мозгов я бы лучше не видел.

—Рустик, что-то ты какой-то не такой сегодня, — бабушка разливает чай и достает пирожки со смородиной, горячие. Рай. Пальцы обжигает, но я упорно хватаю сразу два. На два зуба.

—Да нет, все нормально, — отмахиваюсь, понимая, что ба, как всегда, зрит в корень. Неужели видно, до какого состояния меня Василиса довела? Мастерски довела, что я ни спать, ни жрать не могу. Только и думаю, что о ней, теряя последние крохи разума. Не было такого никогда. Да чтоб я так когда-то подыхал из-за кого-то? Хер там.

Мне «нет» в принципе не говорили, бабы были готовые абсолютно на все. Я привык так, пусть это только в последний год моя реальность, а раньше я был белым и пушистым, но то раньше, сейчас-то сублимирую как могу.

Каждый проживает свое горе по-своему, я решил найти упоение в веселье. В девушках, в ночной жизни. В чем угодно, лишь бы залатать дыру внутри и не думать о том, что случилось по вине моего отца. Которого я даже мысленно назвать папой уже не могу и не смогу никогда.

—Ой не верю, что нормально. А не девочка ли?

Бабушка тепло улыбается, пытаясь ухватить мой взгляд своим, но я продолжаю жевать сдобу, от восторга практически повизгивая. Плавно съезжаю, ощущая противные скрежеты внутри.

—Бабушка, ну какие девочки? За девочку и присесть можно, хотя ты эту девочку еще попробуй найти.

Шутки подъехали, но не сработали.

—Что за разговоры такие? Я все равно уверена, что дело в противоположном поле. В дом никогда и никого не приводил… — хмурится моя красавица, а потом переводит взгляд на фото матери с отцом. Оно у нее висит тут столько, сколько я себя помню. Но для меня это фото как красная тряпка для быка. Если смотреть на него, то можно подумать, что в этой семье было все гладко, но ни хрена подобного.

—Я взрослый мальчик, ба, в дом не привожу кого ненужно, — бросаю скупо.

Ну а почему нет? Я справляю нужду и забываю обычно, зачем мне помнить все общественные туалеты? Так было всегда, но сейчас у меня мозги свернулись в трубочку и перманентно пульсируют. Сегодня проснулся от того, что даже в коротком сне меня преследовала нимфа с голубыми глазами и длиннющими волосами. Сдуреть можно, она добралась до меня даже там.

—Эту приведешь.

Голос уверенный, словно она что-то знает, пока я тут варюсь в собственном соку. Прикинуться шлангом? Но у ба всегда была обостренная интуиция, тонко чувствующая любые события.

—Ты о ком? — улыбаюсь самой обворожительной улыбкой из всех. На мою ба она, конечно же, не работает.

—О той, которая сейчас не дает тебе покоя, внук. Я уже хочу с ней познакомиться. Тебя выдают глаза, так что не спорь. Дай мне, старухе, порадоваться за тебя, — бабушка тепло улыбается, пока я тут пытаюсь выйти из ступора.

—Какая старуха? Кто тут старуха?

Наклоняюсь к морщинистому лицу и провожу ладошкой по щеке. С каждым годом она не молодеет. Бабушка тепло улыбается, в уголках глаз собираются слезы.

—С отцом когда поговоришь?

Плавно переходим, очень плавно.

—Не сейчас.

Бабушка хмурится, включает и свой непростой характер не такого уж и одуванчика. Порой, конечно, она может быть абсолютной колючкой.

—Вы как два осла, и оба рвете мне сердце, — злобно выдает, а потом отворачивается.

Ее понять я тоже могу, она была на два фронта, не в силах отказаться ни от сына, ни от внука.

—Бабушка, я знаю, что это твой сын, и заметь, я и слова кривого в его сторону не говорю. Не готов я сейчас с ним общаться, не хочу и не буду. И даже ты меня не заставишь.

—Он тоже переживает. И если тебе кажется, что нет, то это не так. Твоя мама…

Как же, переживает он. Конечно! Сильно он переживал, когда сотворил непоправимое? Руки сжимаются в кулаки, я заставляю себя выдохнуть и сцепить зубы. Спокойно, Белый, тут тебе не тот случай, когда можно слететь с катушек. Терпение висит на тонкой нитке, готовой оборваться в любой момент.

—Моя мама была для него никем, и ты это знаешь, как никто другой. Давай чтобы не ссориться, не будем сейчас об это говорить. Я тебя люблю, но это все не касается тебя. Твоя задача следить за своим здоровьем, и вернулся я ради тебя. Все.

Дышу тяжело, словно пробежал целый марафон, а затем продолжаю, всматриваясь в глаза той, которая меня воспитала наравне с матерью.

—И кстати, все-таки нашел неплохой вариант для отдыха и лечения. Водички попьешь, врачи тебя посмотрят, да и все наладится с твоим давлением.

Проходит минута, а затем звучит приговор.

—Я не поеду.

—Поедешь, а будешь сопротивляться, я сам лично тебя туда завезу, и простым водителем не обойдется. Прослежу, чтобы врачи тебя приняли в лучшем виде, — говорю