Шрифт:
Закладка:
Он посмотрел на нее молча, и она ответила таким взглядом, что он лишь прокрутил головой, пропуская ее в лифт.
— Я сперва думала — поживу у тебя, потом что-нибудь найду, — рассказывала она впоследствии.— Тебя я жалела: такой старый и один. Помнишь, мы ехали на юг и опаздывали на поезд, а ты тащил наши чемоданы. Бежал, задыхался, пот градом, и я за тебя так боялась…
Старый… Алексей Николаевич никогда не то что не ощущал, но не понимал своего возраста и чувствовал себя, до ее ухода, вечно тридцатилетним. А тогда еще и мечтал о какой-то невозможной, сказочной любви. И сомневался, брать ли Ташу с собой на юг, в Пицунду.
Но как всегда, все решили за него.
— Как ви не понимаете! — убеждала Елена Марковна, познакомившись с Ташей. — Она же будет вашим настоящим, преданним другом. А как это важно в старости! Я знаю тисячу примеров! Сеня, я забила, помоги…
Алексей догадывался, что Елена Марковна видит в Таше лишь провинциальную простушку, которой легко будет дистанционно управлять, хотя бы из Архангельского. Но эта ошибка генеральши выяснилась позднее. А пока их ожидал сентябрь в Пицунде: теплое море, молодое абхазское вино маджари и спелые плоды фейхоа, поэт-рыбак, приглашавший регулярно на форель под декламацию своих, по счастию, не запоминавшихся стихов, теннис, игра в дурачка с генералами, работа — мирные, почти счастливые дни…
Оставшись один, долгими пустыми ночами Алексей Николаевич думал вслух:
— Браки заключаются на небесах… А расторгаются? Очевидно, в преисподней…
5
Очень скоро Алексей узнал, что Таша серьезно больна.
Как-то вечером он застал ее в ванной, когда она пригоршнями глотала какие-то желтые химические лепешки.
— Что это?
Она, смущаясь, сказала:
— Слабительное. Я без него не могу… Все время увеличиваю дозу.
— Сколько же таблеток ты сейчас слопала?
— Пятьдесят…
— Завтра в поликлинику!..
Милая, внимательная врач-терапевт, осмотрев Ташу, вызвала в кабинет Алексея Николаевича.
— Вы знаете, я много повидала. Но это первый случай в моей практике. Если бы мне кто-то рассказал об этом, я, пожалуй, не поверила. Как у нее до сих пор нет интоксикации. Или цирроза. Ведь это яд! Пятьдесят таблеток яда! Надо только поражаться ее здоровью…
Снимки показали, что у Таши врожденный порок: хитрая кишка с греческим названием «сигма» делала лишнюю и грозную петлю. Здесь и жила беда.
— А как же было раньше? — спрашивал Алексей.
— Раньше? — Таша пожимала плечами. — Раньше все было хорошо. Может быть, потому, что я занималась в школе спортом. У меня был первый юношеский разряд по волейболу. Гляди, как прогибаются пальцы. И много двигалась. Я ведь ничего о себе не знала…
Да, она не знала себя, того, что было скрыто не только в ее теле, но и в душе, в характере. А потом, уйдя от Алексея, хотела и вовсе забыть о той маленькой украинской девочке, которую сохранили блеклые фотографии: Таша с велосипедиком, Таша во дворе благополучного двухэтажного домика, Таша с огромной куклой.
Все они остались у Алексея Николаевича — в их семейном альбоме. Решив начать совершенно новую жизнь, она бросила не только Алексея, но и вычеркнула из памяти собственное прошлое, которого всегда стыдилась, как и родного, украинского языка. Пройдя с ней путь в долгих двенадцать лет, Алексей Николаевич только от Ташиной бабушки мог услышать жалкие подробности ее прошлой жизни.
Когда Таше было пять лет, скончался ее отец, директор местной фабрички, и мать тут же исчезла, бросила ее. Бабушка, одинокая старуха, вела уроки в начальных классах школы и вынуждена была определить внучку в интернат. Провинциальный вариант Зойкиной сестры? Или самой Зойки? Наказанием матери была ее скорая смерть — где-то на золотоносном Севере, но Таша даже не знала об этом. А судьба дочки? В интернате она проплакала первую ночь, а утром девочка-сиротка сказала ей:
— Ты поплачь… Еще поплачь… Я тоже три дня плакала… А потом перестала…
Бабушка заботилась о ней, как могла, но Таша, видно, не могла простить ей интерната. И обращалась с ней, убогой, едва передвигающей отекшие ноги, так неуважительно, почти грубо, что Алексею приходилось не раз вступаться за старуху.
Была у Таши черта, которая потом превратилась чуть ли не в манию: она не переносила вида старости, увечий, болезней. И о своей злосчастной сигме старалась не вспоминать — это делал за нее Алексей Николаевич. Пособляла и неутомимая Елена Марковна, устроив Ташу на прием к хирургу, в военный госпиталь в Красногорске.
Хирург — молодой полковник, кровь с молоком, поглядел на снимок и тотчас начал стучать в стенку. На сигнал явился его двойник-здоровяк. И полковник, словно перед ним было полотно кисти Рафаэля, восхищенно сказал:
— Взгляни! Какая прекрасная сигма!
Он профессионально оглядел Ташу.
— Ложитесь на операцию. Конечно, операция тяжелая, полостяая. Но вы худы, и оперировать вас одно удовольствие. Да и летальный исход — пустяки, всего семь-десять процентов.
Алексей Николаевич вмешался на правах старшего:
— Ей прописали хорошее лекарство. И оно уже помогает.
— Ну, что же, — разочарованно вздохнул хирург. — Если следить за собой, то и с такой сигмой можно жить…
— Ты спас меня. Если бы не ты, я погибла, — повторяла Таша в первые годы их брака.
…Перед самым их разъездом, когда все ею было решено, Алексей Николаевич как-то шел в кухню. Вдруг дверь в туалет с шумом защелкнулась. Таша услышала шаги и застеснялась его — ставшего в одночасье чужим. Алексей остановился.
— Ах, Таша, Таша,— сказал он.— Зачем все это?. Неужто ты позабыла, сколько раз я делал тебе клизму?..
6
Быть может, первая, ранняя трещинка возникла уже оттого, что они с Ташей спали врозь — она в одной комнате, он в другой? Первое время все скрашивалось ее милой готовностью быть с ним ласковой и нежной. Она приходила к нему перед сном со словами: «А где мое местечко?» Как-то, после горячей минуты, он спросил:
— Сколько у тебя было мужчин?
Она всерьез задумалась и, заведя глаза,
