Шрифт:
Закладка:
Хозяином дома был Деррик Мвапе, высокий грузный мужчина с пухлыми тёмно-алыми губами и карими глазами под тяжёлыми веками. Сквозь окна его кухни без стёкол и занавесок можно было увидеть небольшую настенную полочку, уставленную контейнерами с разноцветными пилюлями, которыми он часто закидывался, запивая их пивом. После этого губы его растягивались в блаженной улыбке, обнажая ряд мелких гнилых зубов, словно облепленных мухами. Жены у него не было, но был сын, тоже Деррик. Этот Деррик был даже старше меня, но именно он стал закадычным другом Али. По утрам мальчики исчезали в неизвестном направлении, возвращаясь ближе к ночи. Дом Дерриков был самым большим, располагался ближе всех к дороге, и по ночам туда захаживали женщины, уходя ранним утром, когда я начинала подметать двор. Деррик-старший был мне неприятен, так как чем-то походил на Бо Хамфри.
Меня перевели в другую школу, где я подружилась с Кили, полное имя – Кристин. Кили была плотно сбитой, небольшого роста, с выразительными тёмными глазами и тоненьким голоском. Ей бы ещё расти и расти, как другие девочки, но Кили почему-то не росла. Она была говорливой и много смеялась, даже несмотря на неприятности. После школы вместе с мамой она торговала древесным углём на базаре, и под ногти её вечно забивалась чёрная пыль. Я всегда могла прийти к их торговой точке, и Кили отсыпала мне некондицию для растопки печи.
Мама наша не завела себе подружек в Матеро, но была со всеми одинаково вежлива, и соседки делились с нами сахаром, помидорами, кукурузной мукой. Но потом им надоела эта благотворительность, и нам приходилось довольствоваться ншимой. Несколько раз к нам наведывалась Бана Муленга, привозила еду. Она всё время уговаривала маму стать торговкой.
– Ты можешь заняться салаулой[66], например, – говорила она, всё время переводя разговор на одну и ту же тему. В Лусаке действительно многие женщины торговали подержанными товарами.
– И что же мне продавать? – сердилась мама. – Уж не снять ли с детей последнюю одежду? – С грустным смешком она кивала в нашу сторону.
– Ну хорошо, пусть не салаула, пусть что-то другое. Ты можешь выращивать помидоры. Их всегда хорошо раскупают.
– Ну да, – рассеянно бормотала мама, уставившись куда-то вдаль.
– Или вообще любые овощи, они же быстро растут. – Мама упрямо молчала. – Послушай, Эмили, я не могу постоянно гоняться к тебе, мне надо и о своей семье подумать. – Испугавшись собственной бестактности, Бана Муленга прикусила язык. Вытерев руки о читенге, мама резко развернулась и зашла в дом, хлопнув дверью. Бана Муленга со вздохом посмотрела ей вслед, а потом уехала и больше не вернулась.
Однажды, во время очередной учительской забастовки, я вернулась домой раньше положенного и увидела маму, выходящую из дома Деррика Мвапе: внутри читенге, повязанного как поясная сумка, что-то позвякивало, как будто мама набрала пригоршню камешков. Меня она не заметила: кусая губы, она прошла мимо играющего во дворе Куфе и исчезла за дверями нашего дома. Через секунду на своей веранде показался Деррик-старший, чем-то очень довольный. Сплюнув на землю, он отхлебнул пива из бутылки, потом увидел меня и гаденько улыбнулся. В промежности его штанов темнело влажное пятно. Меня чуть не стошнило, и я отвернулась.
А ночью мне приснился Тате. Он спрашивал меня: «Почему вы живёте в этой убогой лачуге? Тут же всего две комнаты да маленькая кухонька». Тате сидел в своём любимом кресле, которое каким-то чудесным образом перекочевало сюда, в трущобы Матеро. Голос его звучал как бы издалека, хотя сам он был на расстоянии вытянутой руки. Али тоже был тут, спал в уголке, тихо посапывая. Мама стояла перед Тате, сцепив руки, с опущенной головой. Тате улыбнулся и сказал: «Собирайся, Эмили, поедем домой». – Потом он повернулся ко мне и произнёс: «Чимука, Чимука, Чимука». Я хотела рассказать Тате про разноцветные таблетки, что прятала мама в своём читенге, но вдруг проснулась. Надо мной нависло мамино исхудавшее лицо.
– Чимука, проснись! – повторила мама, тряся меня за плечо. – Пора собираться в школу.
Солнце ещё не встало, через открытую створку окна в комнату задувал прохладный ветерок. Рядом мирно спал Али. Я перевернулась на другой бок, натянув на себя одеяло. Всхрапнув во сне, Али зачмокал губами. Набравшись смелости, я спросила маму:
– А почему ты Али не разбудишь? – Но мама ничего не сказала, баюкая на руках Куфе. – Он, между прочим, курит со старшеклассниками и прогуливает школу, – продолжила я.
Всё, теперь она меня точно побьёт.
Куфе захныкал, и мама легонько погладила его по спине.
– Отчего бы тебе не устроить Али порку? – выкрикнула я.
Мама даже не рассердилась, просто посмотрела на меня и сказала:
– Я всё знаю.
После этого она перестала будить меня в школу, но я всё равно туда ходила, лишь бы не видеть её отрешённого лица, надеясь, что всё наладится. Иногда Али делал одолжение и тоже уходил учиться, хотя на самом деле он сворачивал совершенно в другую сторону и слонялся по улицам, пока голод или темнота не гнали его домой. Иногда за ним забегал Деррик-младший, и Али возвращался пропахший куревом. Мама словно не замечала его осоловелых глаз, не слышала, как заплетается у него язык. Она молча ставила перед ним еду, если таковая имелась, и уходила спать.
В День независимости[67] зарядил дождь. Мама как раз послала меня на рынок за овощами, и я разжилась у Кили углём. Я взяла с собой Куфе и попросила его идти ножками, потому что обе руки у меня были заняты. Дождь ещё только накрапывал, и даже светило солнце. Мой братик топал по лужам и лопотал: венфула иса-иса, а ребята постарше, что резвились вдоль дороги, подпевали: твангале му маинса. Куфе всё время поскальзывался, падал и снова поднимался, а его испачканную одежду стирал дождь. И вот так, играючи, мы потихоньку двигались к дому: пакет с углём я несла на голове, прикрыв его читенге.
Я думала, мама обрадуется, похвалит меня за старание, но она вся изошлась от волнения – стояла и мокла возле дверей, поджидая нас.
Подхватив Куфе на руки, она закричала:
– Васондока![68] Глупая девчонка! Он же
