Поднимаю взгляд к носовому иллюминатору. Нос «Ники» черпает пустоту, вижу звезды, немного, самые яркие – кажется, те же, что прежде: Вега, Альтаир… Нет. Не нужно ассоциаций, не нужно заставлять мозг выдавать запомненную картинку за реальную. Другие звезды. Яркие, да. Звезды как звезды – далекие, висящие на черном фоне, точки-фонарики. Просто звезды. Другие. Не наши.

Не наши.

Не…

Алекс прав. Это – Энигма. Планета. В другой вселенной.

Утверждаю эти слова в сознании: повторяю опять и опять, пока они не вытесняют глупую песенку, нелепые сравнения и ожидаемые ассоциации. Другая вселенная.

Если прав Алекс, Земля, Солнце и все планеты нашей системы здесь, в этом пространстве проявляют себя так же, как темное вещество в нашем мире. Поразительно – от родной планеты осталось только поле тяжести, невидимое глазу, невидимое и… Стоп.

Наверно, все так, но Алекс в этом разбирается, а я – нет. Я бы у него спросил, но сейчас он «спит», а когда «проснется», спать буду я. Он сумел выйти из сна и говорить мо мной. Не знаю, как у него получилось, Штраус утверждал, что одновременное бодрствование двух и более сознаний возможно только в условиях крайнего стресса. Запланировать сумели только одну «встречу» – перед прохождением, – и психологи утверждали, что такое не повторится до возвращения «Ники» на Землю.

До возвращения…

На Землю…

Никогда не предполагал, что ощущение одиночества может быть таким острым, таким пугающим, таким…

Рыжая конопатая планета оказалась монстром, поджидавшим меня в глубине пространства. Монстр прикидывался черной дырой, надел на себя плащ невидимки: «Ах, вы думаете, я черная дыра, ну так думайте, бездарные вы мои…», а потом – хоп…

Что со мной?

Трясу головой, расплескивая ненужные мысли, они (странное ощущение!) разлетаются по кабине, постанывая и испаряясь, и я почему-то думаю, что ужас мой – не настоящий. Истинный ужас – не от разума, а от чувств, эмоций, ощущений. Когда страшно от понимания ситуации – это не ужас, и я могу с ним справиться.

Что и делаю. Беру себя в руки и только теперь испытываю истинный ужас, от которого темнеет в глазах, начинают трястись руки, мир теряет очертания, становится призрачным и…

Эйлис. Это ее ужас. Я ТАК ее чувствую? Мне кажется, или она на самом деле здесь, со мной? Во мне, как и эти четверо, которые сейчас спят, но в любую секунду кто-то из них может проснуться, вытолкнуть меня, остаться с Эйлис наедине… Острое ощущение ревности колет, как шпагой в сердце. Умом понимаю, насколько это глупо, разве что Алекс… Эйлис с ним познакомилась, и они…

Стоп. Стоп. Стоп, черт возьми!

Эйлис, родная, – говорю себе. Успокойся, – говорю себе. Это называется квантовая запутанность. Мы с тобой связаны психологически, мы с тобой – единая квантовая структура, и не проси, чтобы я это объяснил, может, потом придет Алекс…

Я обрываю себя, понимаю: Алекс уже приходил, приходил прежде меня, он был первым, кто проснулся на «Нике» в этой вселенной, и правильно, так и должно было быть, он понимал, что происходит… Верно, Эйлис? – говорю я. – Алекс уже приходил к тебе?

Эйлис молчит, но я будто сквозь пелену, сквозь ставшие мутными иллюминаторы, сквозь планету с ее каменными штормами вижу комнату с широкими окнами и узнаю: комната для приема посетителей в восьмом корпусе Центра Джонсона, вот кресла, стол, куда обычно ставят напитки. Я здесь… зачем? Не я – Эйлис. И Штраус здесь, надо же!

Что ты там делаешь, Эйлис? – спрашиваю себя и понимаю. То есть чувствую – и понимаю, насколько чувства могут быть информативны. Информативны чувственно. Я… То есть Эйлис пришла сюда… Нет, Штраус привел сюда Эйлис…

Я, наконец, понимаю, что случай, который сейчас представился, может не повториться никогда. Я понимаю, что Алекс мог уже… Нет, он ничего не сказал, спасибо, Эйлис, а теперь, пожалуйста, позволь мне кое-что объяснить, пусть Штраус послушает. Ты только не нервничай, любимая, просто повторяй за мной. Как синхронный переводчик, да.

Я – Эйлис – бросаю взгляд на электронные часы над дверью и сверяю с часами на пульте.

– День… – говорю я. – Да, пожалуй. Четырнадцать двадцать три мирового времени. Добрый день, доктор. Вы сможете выслушать, запомнить и доложить? А! Кстати! У вас телефон! Как я сразу не подумал? Включите диктофон, пожалуйста…

Комната расплывается, как вода на блюдечке, я не чувствую Эйлис, ее нет, она…

Произошла декогеренция, и связи больше не будет? Никогда! Декогеренция –необратимый процесс, – говорит во мне Алекс. Может, связь пропала окончательно. И мы одни. Во всей этой вселенной.

Алекс произносит слова спокойно, а мне представляется, будто он вбивает текст огромной кувалдой в твердь неба перед иллюминаторами. Звезды вздрагивают, как от ударов.

– Алекс, – говорю я и надеюсь, что он не ощущает панической интонации в моем голосе. – Тебе опять удалось проснуться, когда я еще не ушел? Почему это получается только у тебя?

Я понимаю ответ раньше, чем заканчиваю спрашивать. Мог бы и оборвать фразу на полуслове – Алекс понял бы и ответил так, как действительно ответил:

– Чарли, – говорит он, то есть я говорю себе, разве что с другой интонацией, более спокойной и рассудительной, – мы можем понимать друг друга, потому что общая наша связь – твоя, Алисы и моя, – все-таки не прервалась. И это радует.

– Но Эйлис…

– Слышим, но не видим, да. Алиса отвлеклась, скорее всего. Там что-то сейчас происходит. Декогеренция могла быть частичной? Не знаю, этого никто не знает. Принято считать, что, если запутанная квантовая система сильно взаимодействует с окружающей средой, запутанность разваливается полностью. Так, во всяком случае, происходило при всех экспериментах, – у Эриксона в Танжере, Ямамоты в Токио… Перестань перечислять, я знаю, что ты это знаешь, а мне ни к чему… Эйлис с нами или… Не знаю, Гордон. Ты бы мог называть меня и по имени. Извини, Чарли, я как-то привык. Послушай… Что у тебя все-таки было с Эйлис, ты же не мог… Переспать, ты хочешь спросить? Почему ты думаешь, Гордон… Извини, Чарли, почему ты думаешь, что любовь – это непременно секс? Ну, как же… Чарли, любовь – это душевное единство. Господи, Алекс, какое душевное единство? Ты – и Эйлис! Я знаю тебя и знаю ее.