вспомнил наш неловкий разговор.

— Но я предлагаю тебе шанс вытереться досуха и пачкать мой аккуратный дом сколько угодно, и что — то подсказывает мне, что тебе бы это очень понравилось. Там есть бесплатная еда.

В его словах был смысл. Два очка. Водитель уехал, и я была заперта с ним в этом аду, вероятно, на час или около того. Я вздернула подбородок и, не найдя решения, признала:

— Прекрасно, но ты впустил дьявола в свой дом, не удивляйся результату. Это ни в коем случае не означает, что я принимаю контракт. Мне нужны ответы.

Как только его входная дверь была открыта, я заметила белые каменные статуи у длинного коридора у входа. Внутри его дома было пусто, с несколькими коробками сбоку, как будто он либо въезжал, либо выезжал. Огромные белые стены и большие окна пропускали солнечный свет. Дом был убрана до минимума, и в ней была только необходимая мебель. Мраморный пол был покрыт глянцевым лаком, и я уставилась на свои грязные туфли.

— У тебя есть уборщица?

— Нет, — Спектр произнес ответ из — за моей спины, которого я ждала.

— Хорошо, — я вошла в его особняк в ботинках, устроив беспорядок — чего я обычно никогда бы не сделала, но мои нервы были на пределе. Любопытный взгляд Спектра упал на меня.

— Тебе придется сделать гораздо больше, если ты хочешь вывести меня из себя. По крайней мере, для меня это не что иное, как развлечение.

Я поджала губы, и на это он нахмурился.

Глава 8

Если бы глаза могли убивать, глаза Авроры убили бы чёрную рубашку, которую я держал в руках. Её пальцы нетерпеливо постукивали по краю бежевого дивана, на котором она сидела, а ноги были враждебно скрещены.

— Что у тебя в руке? — её бровь слегка приподнялась. — Ты действительно считаешь, что я надену твою рубашку?

Очевидно, что нет. То, что она приняла мой фен и полотенце, уже было неожиданностью. Я поправил манжеты чернильно — чёрной рубашки, в которую переоделся после инцидента с разбрызгивателем, и сел на стул напротив неё.

— Нет, я думал, тебе будет приятно разорвать её на кусочки. Это, безусловно, моя любимая, — я продемонстрировал тот же сарказм, что и она.

— Тогда, конечно, я возьму её, — она наклонилась вперёд, схватила злополучную рубашку, о которой шла речь, и с презрением оглядела её. — Ничего особенного. Она чёрная, как и та, что на тебе. Держу пари, ты из тех помешанных на контроле, кто сортирует рубашки по цветам в шкафу?

— По оттенкам, ты имеешь в виду. От цвета воронова крыла до цвета белой слоновой кости.

Всегда в одном и том же порядке.

Она прищурилась, смотря на меня, как будто я был гипотезой Коллатца3, прежде чем сосредоточиться на тостах на прозрачном кофейном столике — одном из немногих предметов мебели, оставшихся в этом месте.

— Это такой же тост, что и на открытии галереи, на которое я ходила с Аяксом.

Она имела в виду меня, но я подумал, что она имела в виду кого — то другого. Кого — то, достойного её памяти.

— Они тебе понравились, — я закинула ногу на колено и приготовился к ее новому потоку слов, который должен последовать через три, два…

— Грустная девушка, — бросила она, сопротивляясь еде с новой силой, которая удивила меня. — Ты был одним из студентов Бернарда Дюпон — Бриллака семь лет назад. Там ты меня и увидел. В Les Beaux Arts, где я изображала музу.

Она сцепила свои тонкие пальцы вместе.

— Да, — у меня никогда не было намерения лгать ей. Я был на её стороне; просто она ещё не знала этого.

— Я не понимаю, — она покачала головой, её голос слегка дрогнул. — Я никогда не видела тебя на занятиях.

— Ты не помнишь, — это была единственная подсказка, которую я мог ей дать. В течение трех недель я видел только её и длинные платья, которые она надевала на занятия.

И она ни разу не взглянула в мою сторону.

Она была частью моего холста, но я был сторонним наблюдателем, рисуя картину.

— Это не имеет значения. А потом ты последовал за мной в тот день на мосту для чего? Произвести впечатление на своих друзей — художников тем, что странная девушка плакала? — я позволил ей предположить это. — Только не говори мне, что Август послал тебя в тот вечер в качестве какой — то дурацкой шутки!

Август. Презренный человек.

— Дурацкой шутки?

— Да, тот, кто порвал со мной на следующий день после того, как моя жизнь развалилась, потому что был влюблен в слишком идеальную Виолетту.

Я сдвинул брови. Она казалась взбешенной.

— В тот день, который ты так любезно проиллюстрировал миру, — закончила она, выплевывая свой яд. — В любом случае, я искала твою фамилию, Клемонте. Неудивительно, что тебе пришлось нелегко в замке в центре Франции.

Она не понимала, о чём говорит.

— Ты хочешь, чтобы я извинился за то, что родился в семье Клемонте? — я оставался спокойным, не имея никакого желания раскрывать какую — либо часть тех лет.

— Ты прав, — задумчиво произнесла она. — Мне не следовало этого говорить. Это было не по теме и в значительной степени бестактно.

— Это было извинение?

Она стрельнула в меня глазами.

— Ты единственный, кто должен принести мне бесчисленные извинения. Не смей надеяться на это, или ты умрешь, ожидая этого.

— Как я уже говорил тебе, я могу быть очень терпеливым, и у меня нет проблем с извинениями за то, что я скрыл от тебя свою личность.

— Мне нужно знать, почему ты нарисовал меня. Почему я?

Я хрустнул костяшками пальцев.

— На мостике ты казалась бурной и душевной…

— Нет, моё сердце было разбито и мне было грустно, Спектр. И вдобавок ко всему, ты высмеиваешь мои страдания чрезмерными словами.

Я не мог понять, что такого оскорбительного я сказал. Это была правда— почему она думает, что я смеюсь над ней?

Мир был пуст в сероватых монотонных цветах. Без вдохновения.

Но она была жизнью. Её воплощением. Радугой эмоций.

— Тебе удалось воплотить эмоции, которые некоторые люди не в состоянии выплеснуть, — я всё обдумал. — И я знал, что такие чистые и ранимые эмоции коснутся всего мира. Я изобразил не твою слабость, а твою силу.

У неё задрожал подбородок, но она оставалась гордой, как будто глыба льда сдерживала бушующий внутри неё