Когда ноги перестали совсем ощущаться, а ладошки пронизали миллион острейших иголочек, Анжела решила забежать в дом. Бабушка и дедушка также сидели за накрытым столом. Даже ребёнок ощутил невидимое, неосязаемой напряжение, которое витало в воздухе. Бабушка посмотрела на Анжелу, всплеснула руками, сначала поворчала немного «дитё совсем околело», а затем уже звучным, слегка подрагивающим голосом спросила: «Не видать?». Анжела с ребяческим азартом и горящими глазами замотала головой – дескать не видать. Потом сняла варежки, начала шумно дуть, пыхтеть, на раскрасневшиеся, алые пальчики. Следом принялась за ноги – валенки оставила на месте, но стопами потихоньку пританцовывала и отбивала чечётку на деревянном полу. Немного согревшись, Анжела важно и торжественно сообщила: «Я снова на улицу!». Дед пробормотал: «Егоза!». Бабушка, без особой надежды, что её послушают, запричитала: «До последней косточки промёрзла же уже. Глянь на себя! Кожица уже синюшной стала! Захвораешь потом – будешь знать!». Но Анжела уже сунула одну руку в варежку, затем вторую и снова нырнула в ночную мглу.

Девочка ждала маму. Вернее маму и папу, но больше всё-таки маму – сама себе признавалась она. Прошло уже две недели, как соседский паренёк – шофёр здоровенной пыхтящей машины увёз маму в город рожать. «Скоро у тебя появится братик иди сестрёнка. Вот радости-то будет! – поясняла ей бабушка, – Надо только маленько обождать и мама воротится!». Вот Анжела ждала и ждала. Потом неожиданно уехал и папа. С тем же соседским пареньком. «За мамкой ушедши!», – торжественно сообщила бабушка. И снова Анжела ждала. Лежала с бабушкой на большущей истопленной печи и ждала, крутилась подле деда на заднем дворе и ждала, бегала к соседской девочке повозиться с собакой и ждала, даже во сне ждала. И вот наконец, в одно утро, когда Анжела ещё подрёмывала под тяжелющим родительским одеялом, воротился дед с почты. Звучным хлопком прибил какую-то бумажку к столу и возвестил: «Сёдня будуть!». Ох! Анжела тут же выскочила из-под одеяла, обхватила деда маленькими ручонками и прижалась сонным личиком к мёрзлой одежде. Как она ждала маму!

И вот сейчас она подрагивала на морозе, из последних сил сражалась со сном, но не сдавалась. Анжела время от времени прикрывала глаза и воображала, как мама, её мама, сейчас отворит калитку, увидит дочь, конечно, пожурит немного для порядка, дескать почему на морозе стоишь и до сих пор не в кроватке, а потом как сгребёт в охапку, как прижмёт к себе сильно-пресильно, так что не вздохнуть будет, а потом примется целовать всю: замёрзший нос, красные щёки, лоб, выбившиеся из-под шапки завитки рыжих волос. И так они будут стоять на морозе, крепко-крепко прижавшись друг к другу. Но потом бабушка, а может и дедушка, загонят их в дом, и уже там, в тёплой, вкусно пахнущей пирожками комнате она будет быстро-быстро рассказывать маме про всё на свете – про то, что она весь день их ждала, что она ничуточку не замёрзла, и что она даже есть не хочет, и спать не хочет. А ещё надо не забыть рассказать маме, как она помогала бабушке варить еду к их с папой приезду, как лепила пирожки с капустой, а для мамы – с картошкой, её самые любимые. И что дедушка научил гвоздь забивать, а бабушка вязать – правда, только крючком и то чуть, но она ещё будет пробовать и пробовать и обязательно свяжет маме красивый-прекрасивый шарф, а может даже и шапку, и варежки. А мама посмотрит на неё полными слёз глазами, и снова прижмёт к себе так сильно и нежно, как может только мама. А папа примется над ними хохотать громко и заразительно, шутить «ну что за сырость развели» или «смотрите, не утоните в своём болоте», а потом схватит дочурку и закружит её по всей комнате, и будет так весело и хорошо, как может быть только с папой.

Из дома донеслись звуки: захлопали двери, заскрипело старое крыльцо, затопали ноги. Сначала появился дедушка – непослушными дрожащими руками он накидывал на плечи военный бушлат и, слегка приволакивая раненную на войне ногу, спешил во двор. Дед кряхтел и ворчал на себя за нерасторопность и медлительность. Следом выбежала бабушка. Она успела набросить на себя шерстяной полушалок. В руках держала подвесную керосиновую лампу. Двигаясь уверенно и не по возрасту проворно, бабушка быстро обогнала деда и первая очутилась рядом с Анжелой. И только сейчас девочка услышала сначала далёкое урчание, затем ясно различимое рявканье, и через пару мгновений совсем близкий раскатистый рёв мотора. Неужели едут? Анжела пыталась вглядеться в ночь. Глаза от ветра и напряжения заслезились. Девочка попыталась смахнуть внезапно скатившиеся бисеринки, но варежки, деревянные от мороза, лишь больно царапали кожу. Показались огоньки. Неуверенные и еле различимые – они то возникали во мгле, то исчезали. Анжела от нетерпения больно прикусила губу. И вот наконец свет, яркий, мощный, непрерывный, осветил улицу и врезался в дом. «Приехали!» – взвизгнула Анжела, подпрыгнула на месте и что есть силы захлопала в ладошки.

– Мама? Это же мама? Бабушка! – девочка нетерпеливо теребила бабушкину руку.

– Поди, они! – щурясь от яркого света фар, ответила бабушка.

– Они! – уверенно произнёс дед и громко отхаркнулся.

Анжела отступила от бабушки с дедом так, чтобы взрослые не загораживали ей калитку и не мешали броситься к маме.

Машина остановилась у двора. Сквозь редкие доски забора, в свете фар показались фигуры – сначала из кабинки лихо и проворно спрыгнул папа, за ним, с другой стороны, соседский паренёк. Они крепко обнялись, и папа ещё долго жал двумя руками обтянутую кожаной перчаткой ладонь шофёра, и что-то говорил ему, потом снова тряс руку, и снова говорил – речь заглушал рёв мотора, а слова, подхваченные ветром, уносились в пустоту. Затем папа снова открыл дверцу кабинки и аккуратно положил на руку, согнутую в локте, свёрток. Другую руку протянул в глубь машины. На помощь поспешил шофёр. Анжела увидела, как они кого-то подтащили к дверце – МАМА. Тяжело и очень осторожно ставя ноги, опираясь всем телом на руки папы и соседского паренька, она спустилась на снег.

Анжела не видела лицо мамы, только шубу, очень плотно обтягивающую фигуру, немного даже расходящуюся на животе, и как будто снятую с другого человека. Шофёр поставил небольшой родительский чемодан на снег, крикнул «Будьте!» и прыгнул в машину. Мотор недовольно запыхтел, зафырчал, огни ещё раз осветили