и друга княгини Эллен Стефана Саймона, – Глафира сморщила носик, так как в этот момент пришлось переступать через зловонную лужу, которых в этих краях было великое множество.

– Да помню я про них, Глашенька, все прекрасно помню. Но к князю Оболенскому Дмитрию Аркадьевичу нельзя так просто заехать, это человек большого ранга, его расспросами-допросами нельзя беспокоить. Тут протекция нужна, и не думаю, что князь как-то поможет в нашем расследовании, – покачал головой Свистунов. – Со Стефаном этим, болваном лондонским, тоже говорить не о чем. Ты разве не помнишь, дорогуша, как он дерзко и неучтиво с нами в прошлый раз себя вел?

Глафира неопределенно кивнула и, приподняв юбки, снова смело обошла лужу.

– Ох, и дернул меня нечистый пешочком по хорошей погоде прогуляться, – снова заныл гениальнейший сыщик.

– А как же художник Менжинский? Насколько я знаю, он снимает комнату где-то здесь на набережной. Пойдемте, Аристарх Венедиктович, я покажу! – Глафира уверенно двигалась в злачных переулках Васильевского острова.

– Да, к Менжинскому можно зайти, не велика птица. Только жара страшная, и не мешало бы подкрепиться, – желудок Свистунова издал звук раненого кита, но Глафира только отмахнулась.

– Домой вернемся, я вам ушицу со стерлядью подам, а сейчас надо со свидетелями общаться! – сказала как отрезала горничная.

– Со свидетелями! Ишь ты какая! А хозяин должен от голода умереть, – но уже гораздо тише огрызнулся сыщик. – Только давай быстрее двигайся, дорогуша, а то уха твоя только к вечеру на столе окажется. И все стерляди к тому времени испортятся… – но договорить Аристарх Венедиктович не успел. – Опля… – пробормотал он, увидев две знакомые фигуры у подножия сфинксов – стражей Аменхотепа Третьего.

Субтильную фигуру Филиппа Лурье и его вечный зонтик под мышкой сложно было не узнать, сейчас же он на повышенных тонах яростно спорил с художником Яковом Менжинским.

– Вы должны мне помочь, просто обязаны! Я вам заплачу! Ну же!

– Нет, я не буду! – кричал художник.

Увидев подходивших к ним сыщика с помощницей, Лурье фыркнул и отвернулся от художника.

– Добрый день, а мы к вам и направлялись! – радостно заявил Свистунов и затряс руку египтолога. – Вы выздоровели? Вам стало лучше?

– Как видите! – сквозь зубы процедил ученый, было заметно, что он совсем не рад встрече.

– А нам сказали, что вы с постели не встаете, вам очень плохо, – заметил Свистунов.

– Мне тоже сообщали, что у вас проблемы с желудком, – с вызовом ответил египтолог.

– Ох уж этот Поликарп Андреевич! Болтает направо и налево, никакой медицинской тайны, – покачал головой сыщик. – Да, я болел, но сейчас все прошло.

– Вот и у меня тоже все прошло, а сейчас извините, мне нужно бежать. Дела важные! – приподнял край шляпы Лурье.

– Но я очень хотел бы побеседовать о расследовании… и это не займет… о египетском проклятии…

– Извините-извините, я сейчас действительно не могу. Приходите ко мне в гости. К ужину. На этой неделе я вас жду. Обязательно, а сейчас мне некогда! Всего хорошего! – поклонился египтолог, но художник Яков Менжинский даже не повернулся в его сторону.

Июнь 1869 г. Санкт-Петербург

Глафира и Аристарх Венедиктович недоуменно переглянулись.

«И что это было?» – мысленно спросила у хозяина горничная, косясь в сторону застывшего как каменное изваяние художника.

«А черт его знает!» – так же мысленно ответил сыщик.

Глафира уже проработала у господина Свистунова более пяти лет и научилась без слов, только с помощью выражения лица и жестикуляции общаться с ним.

А сейчас Глаша обратила внимание, как жадно и увлеченно Яков Менжинский разглядывает каменных идолов – сфинксов. Глаза живописца казались безумными: в его зрачках Глафира увидела и силуэты величественных пирамид, и грандиозные храмы на берегах Нила, и даже оскаленные морды самих человекольвов.

Из наваждения ее вывел голос Аристарха Венедиктовича:

– Яков Константинович, извините, что с вами? Вы хорошо себя чувствуете? – потряс он за плечо художника.

Тот вздрогнул, встряхнул с себя египетское оцепенение и оторвался от лицезрения сфинксов.

– А… это вы… Извините, я вас не заметил. Задумался немного, – промямлил Менжинский, ежась на ветру набережной.

– Немного? Да вы, похоже, очень сильно задумались! – усмехнулся Свистунов. – И Лурье тоже себя странно ведет. Чего хотел от вас старик?

– Филипп Лурье?! – глаза Якова округлились от изумления. – Я не знал, что вы заметили и его тоже… ну, тут…

– Да, заметили, – кивнул Свистунов. – А еще заметили, как вы с ним спорили и о чем-то ругались. Что вам предлагал ученый?

– Вы ошиблись, – затряс головой Менжинский, он сильно побледнел и, с трудом подбирая слова, повторил: – Вы ошиблись, мы с господином Лурье ни о чем не спорили, не ругались. Вам это показалось!

– Да как это показалось?! Я своими глазами видел… – начал Аристарх Венедиктович, но художник перебил его:

– Знаете, не всегда стоит доверять собственным глазам, – он с мистическим ужасом взглянул на левого сфинкса. – Иногда наши органы чувств нас обманывают.

В этот самый момент Глафире показалось, что сфинкс подмигнул художнику и плотоядно облизнулся.

– Чушь какая-то! – изумленно произнесла девушка, уставившись на страшилище.

Яков заметил ее недоумение и подмигнул правым глазом.

– Вот и я о том же! – добавил он.

Египет. XIV век до н. э

– Послушайте меня, царевичи, сыновья бога Ра, сейчас я расскажу вам древнюю легенду. Она немного облегчит ваши страдания, и да будет Амон милостив к вам, пусть Сехмет заберет свои стрелы «иадет», смягчит свое сердце, – неспешно начал жрец Хапу.

Он увлажнил сухие губы десятилетнего царевича Тутмоса и шестилетнего царевича Аменхотепа, которые в забытьи лежали на золотых ложах. Рабы тут же принялись обмахивать царственных мальчиков опахалами из павлиньих перьев.

– Слушайте. Много веков назад люди жили вместе с богами в ином, неразделенном мире. Это был золотой век, эра счастья и благоденствия. Не было смерти, не было времени, не было войн, болезней, эпидемий, – Хапу тяжело вздохнул, много людей забрала нынешняя болезнь. – Но однажды людям не понравилось, что бог Солнца Ра не отдает им власть над вселенной, они восстали против Ра.

– Восстали против бога? Как такое возможно? – прохрипел старший царский сын Тутмос. Он, в отличие от младшего Аменхотепа, чувствовал себя получше. Аменхотеп уже более суток впадал в забытье, и жрецы потихоньку начали готовиться к приближающейся смерти и мумификации царевича.

– Да, люди совершили немыслимое. Они ополчились против верховного бога, попрали все законы мироздания, восстали против своего господина, творца вселенной. Ра в ужасе и печали, не смея поверить в такое низкое предательство, уединился с ближайшими божествами в своем дворце. И тогда по совету богов, когда солнечный бог заплакал, зарыдал,