Шрифт:
Закладка:
– Нет, ничего, – качнул головой Виталий Викторович, внутренне признавая правоту слов Николая Волосюка. – Ну, коли вы так хорошо относились к Матрене Поздняковой, что ж вы к ее трупу-то ни разу не подошли? И старшина Окулов, ваш участковый уполномоченный, и майор Темирзяев, что приехал на осмотр трупа с бригадой, неоднократно просили вас это сделать. Но вы прямо ни в какую, а ведь вы не робкого десятка, – заметил Щелкунов, приготовившись услышать самые нелепые оправдания.
– Не хотел я на нее мертвую смотреть, – нахмурившись, процедил сквозь зубы Николай Григорьевич. – Ведь она была такая живая, непосредственная, очень жизнерадостная, а тут такое… Пусть лучше она мне другой запомнится.
– Ладно, предположим, что так оно и есть, а что ж вы тогда вечером четырнадцатого февраля в контору-то воротились? – остро глянул на арестованного Виталий Викторович.
– Так не возвращался я, – уверенно выдержав взгляд майора, ответил Волосюк.
– Имеются свидетельские показания, что вы все же вернулись в контору, – изрек Щелкунов голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Что вы на это скажете?
– Да это Марфушка Лукоянова на меня поклеп возводит, – усмехнулся Николай Григорьевич. – Я уже говорил предыдущему майору, что она за воротник любит закладывать. Небось опять нетрезвая была. Вот и померещилось ей с пьяных глаз. Не возвращался я в контору, – твердо произнес Волосюк. – Нечего мне было там делать, поскольку с бухгалтером Рауде мы все неотложные дела выполнили. А вот на ступеньках я немного постоял, не сразу домой пошел, задумался что-то.
– И о чем же вы задумались? – задал вопрос Виталий Викторович, не ожидая, что получит точный ответ.
– Не помню уже, – ответил Волосюк, слегка посуровев.
А и правда: не обязан человек помнить то, о чем он думал неделю назад.
Волосюка, какое-то время стоявшего на ступенях лестницы, ведущей со второго этажа дома на первый, видел Петр Наумович Герцингер – свидетель, проживающий в соседнем доме. Но в этом случае следовало сделать небольшую поправочку: очевидцу сто лет в обед и он крепко глуховат, однако показания он дал, а в них существенная фраза: «Я видел, как он (то бишь Волосюк) стоит на ступеньках и думает о чем-то, облокачиваясь на перила». Словом, подозрения на Николая Григорьевича Волосюка имелись твердые и вполне обоснованные. А с другой стороны, ни улик, изобличающих его в убийстве и попытке изнасилования Матрены Поздняковой, ни прямых доказательств не имелось. Предстояло еще работать и работать.
– Кто, на ваш взгляд, мог убить Матрену Позднякову? – продолжил допрос майор Щелкунов.
– У меня нет никаких мыслей по этому поводу, – хмуро произнес Николай Волосюк.
– Судя по тому, как она лежала, ее пытались изнасиловать… Преступник не осуществил своих намерений, возможно, что его кто-то спугнул. Может, вам известны люди, склонные к таким насильственным действиям? – задал новый вопрос Виталий Викторович.
– Даже не знаю, кто на такое способен… Да и нет в моем окружении таких людей. А потом, следует ли их назвать людьми? – не сразу ответил председатель артели. – Ничего дельного подсказать вам не могу. И вообще, Матрена была очень открытая и веселая девочка. Ей никто не желал зла. В слободе ее все любили. Она со всеми здоровалась, открытая была. Буквально через дорогу «здрасте» кричала.
– Я не сказал, что преступник должен быть в вашем окружении, – заметил Щелкунов. – Возможно, что убийца мог быть пришлым, со стороны. Вы не замечали в последнее время каких-нибудь посторонних лиц близ вашей конторы?
– Чужой – он сразу виден… Я бы его заприметил, – прозвучал вполне конкретный ответ.
– А вот скажите мне, Николай, вы не замечали в окрестностях женщину лет тридцати, худощавую, в плохоньком пальто, с саквояжем, похожим на докторский? – вспомнил майор Щелкунов про вопрос, который он решил задавать всем свидетелям.
– Хм, вот вы про пальто меня спросили… – остро глянул Николай Волосюк на майора. – А я вот что подумал: а у кого нынче хорошее пальто? Народ в драном и латаном ходит! В том, что до войны носили. Швейные фабрики шинели да гимнастерки для фронта шили. Про гражданскую одежду совсем забыли. Вот только сейчас эта цивильная одежда стала понемногу появляться, да и то на рынках. Так что плохоньким пальто никого не удивишь. А если мои работники стали одеваться немного лучше, чем остальные, так я только рад этому. Хоть как-то людям могу помочь. Да и саквояжа я никакого не видел… Тем более в руках у женщины. Такие вещи как-то сразу запоминаются.
* * *
Миновала неделя, и о произошедшем убийстве стали говорить уже меньше. Участковый уполномоченный старшина Окулов занимался текущими делами: поступали жалобы, что в слободе стали красть развешанное во дворах белье. По сравнению с тяжкими преступлениями, конечно, мелочь, но это совершенно не означает, что от воровства следовало отмахнуться. Преступников надлежало отыскать и привлечь к уголовной ответственности.
Стук в дверь раздался в тот момент, когда старшина перечитывал очередное заявление.
– Войдите, – произнес участковый уполномоченный, отодвинув заявление в сторону.
Слегка робея, в кабинет вошла миловидная, средних лет женщина.
– У меня к вам не совсем обычное дело, – произнесла она, глядя на старшину Окулова.
– Представьтесь, пожалуйста.
– Меня зовут Митрошина Наталья Сергеевна, я проживаю в Ямской слободе.
– Я вас внимательно слушаю, Наталья Сергеевна, – промолвил участковый. – Присаживайтесь.
Женщина присела на крепкий, с толстыми ножками стул и продолжила:
– Дело в том, что меня пытаются склонить к лжесвидетельству, – заявила Митрошина.
– Так… И кто это? Расскажите поподробнее.
– Соболева Любовь Михайловна. Моя давняя приятельница… Она также проживает в Ямской слободе, но на улице Посадской. Так вот, она меня просила, чтобы я дала показания в пользу Николая Волосюка. Того самого, что взят под стражу и обвиняется в убийстве девочки в конторе артели «Путь Октября».
– Понятно, – сказал старшина.
– Будто бы я видела, как Волосюк вечером в субботу, четырнадцатого февраля, выйдя из конторы артели в районе половины девятого, постоял немного на ступенях, задумавшись о чем-то, после чего спустился на первый этаж и прошел к себе в квартиру, из которой после уже не выходил. А если мне вдруг зададут вопрос, откуда мне все это известно, то я должна буду ответить, что я больше получаса на лавочке сидела в точности напротив дома артели, своего мужчину ожидаючи, и все самолично видела. А еще она меня предупредила, что могут спросить, кто мой мужчина. А это Геннадий Маслов. Мы действительно с ним встречаемся… Я его предупредить должна буду, что он мне свидание назначил. А не пришел потому, поскольку вдрызг напился и неожиданно для себя уснул. Просто прилег на кровать и забылся.
– Та-ак… И какую сумму вам обещала за это гражданка Соболева? – поинтересовался участковый уполномоченный.
– Три тысячи рублей, – этими словами завершила свой рассказ Наталья Митрошина и посмотрела на старшину милиции Окулова честным взглядом.
– Спасибо за сигнал, – ответил Окулов. – Мы примем соответствующие меры, а сейчас напишите на бумаге все, что вы мне рассказали. Вот вам листок бумаги, вот вам карандаш, – поднял он со стола половинку простого карандаша. – Не торопитесь, пишите обстоятельно.
Написав сказанное, женщина попрощалась и вышла.
Ситуация выглядела неоднозначной. Никогда прежде участковый Окулов не сталкивался с подобными заявлениями. Положив исписанный лист бумаги в свободную папку, Захар Афанасьевич взял телефонную трубку и доложил о гражданке Наталье Митрошиной и ее заявлении о подстрекательстве к лжесвидетельству своему прямому начальнику майору Темирзяеву.
Выслушав Окулова, Марат Абдуллович сказал:
– Я ведь не занимаюсь сейчас этим делом, у меня его забрало городское управление. Сейчас его ведет начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством майор Щелкунов. Вот пусть он и разбирается. Ты обратись к нему и отдай заявление, – посоветовал Темирзяев. – Мужик он неплохой, поймет все правильно.
Одевшись, старшина вышел за порог прямо в разыгравшуюся метель
