была похожа на форму вооруженных сил США. Сына одной женщины подозревали в том, что он был отпрыском уличной проститутки, обслуживавшей прежде всего армию США, в связи с чем его подвергали преследованиям на улице. Двадцать лет спустя мать этого человека все еще помнила, как много раз они с сыном плакали из-за этого обвинения [Sase 1980: 58].

Однако Силы самообороны предприняли попытку разорвать этот круг ассоциаций – как с войной, так и с вооруженными силами США – путем изменения своей униформы и общего внешнего вида. В отличие от школьной формы для мальчиков средней и старшей школы, чей жесткий дизайн изначально был заимствован у европейской армейской одежды, мундир Сил самообороны кажется довольно свободным и относительно непринужденным по стилю. Недавно введенный обычай носить бейсболки, которые заменяют теперь привычные береты, также указывает на попытку создать облик, который сделает военнослужащих похожими на гражданских лиц в повседневной одежде. Сегодня курсанты-первокурсники – единственные, кто должен носить униформу за пределами кампуса. Предполагается, что ношение формы должно вызывать у военнослужащего чувство гордости за его принадлежность к Силам самообороны и способствовать созданию его идентичности как таковой. Однако некоторые кадеты считают, что обязательное ношение формы введено, чтобы помешать нарушениям правил, например возвращению к родителям или попытке спрятаться у подруги [Ishikawa 1995a: 104–105]. В отличие от поколения их отцов, столкнувшихся с достаточно враждебной социальной средой, современные кадеты уже не ожидают нападения на улице только по причине того, что их сочтут военнослужащими. Однако некоторые кадеты, опасаясь носить униформу за пределами кампуса, признаются, что снимают в Йокосуке комнату, в которой переодеваются перед выходом в город в обычную одежду. Иногда их принимают за железнодорожников, чья форма, на взгляд постороннего, похожа на форму кадетов, но все же последние не хотят «выделяться» или быть сразу опознанными как учащиеся НАС. Напротив, когда зимой 1999 года я ездила на базу на окраине Нагои, сержант, встретивший меня перед железнодорожной станцией, был в камуфляже, и никто на улице не обращал на это особого внимания. В другой раз, когда летом 2001 года я сделала перерыв в полевых исследованиях в военном лагере и отправилась на велосипеде на короткую экскурсию по окрестностям в компании двух сержантов, оба они остались в форме. Другие военнослужащие сообщают, что, например, в отдаленных районах Кюсю или Хоккайдо, где присутствие Сил самообороны часто приносит региону значительную экономическую выгоду, старики на улице окликают их и советуют тренироваться усерднее. Например, в городе Надзаки на Хоккайдо, где проживает примерно 26 000 жителей, военные и члены их семей составляют шестую часть населения; их совокупная заработная плата примерно равна городскому бюджету [Endö 1993: 33]. Поэтому выплачиваемый ими подоходный налог является для города значительным экономическим благом, и это, по мнению военных, способствует положительному отношению к ним гражданского населения.

Когда военные носят штатскую одежду, только определенный дресс-код и общий стиль может свидетельствовать об их принадлежности к вооруженным силам. В то время как другие армии строго ограничивают длину волос и диапазон допустимых причесок, в Японии такие ограничения не являются жесткими. Иногда можно встретить стрижку ежиком, столь характерную для других вооруженных сил, однако те японские военные, которые служат в городах, предпочитают заметно более длинные волосы. Они словно и не знают о каких-либо конкретных ограничениях, кроме тех, которые касаются татуировок, окрашивания волос, пирсинга и бороды. То же самое касается телосложения. Некоторые военнослужащие рассказывали, что сразу после поступления в Силы самообороны их высмеивали за то, что они были невысокими и худощавыми, но во время моих многочисленных посещений баз я почти не замечала усилий по наращиванию мышечной массы, которые бросаются в глаза в ряде других армий. Во время учебы в НАС кадетам приходится участвовать в деятельности спортивных клубов – от менее популярных клубов дзюдо, карате и альпинизма до весьма популярных бейсбольных и теннисных клубов[38]. Рядовые и сержанты видят главную задачу подготовки в «закалке тел». Оба класса военнослужащих, однако, сообщают, что на более позднем этапе их карьеры акцент в обучении делается на выносливость и кардиотренировку, а не на наращивание мышечной массы. Этот акцент можно частично объяснить неудовлетворительным состоянием многих имеющихся на базах спортивных сооружений, которые оставляют мало возможностей для улучшения физической формы, кроме бега трусцой и игры в гольф, – специальных тренажеров или оборудования для поднятия тяжестей там просто нет. В целом наращивание мышечной массы не входит в число приоритетных задач фитнеса японских мужчин, и чрезмерно мускулистые тела не считаются привлекательными в японском обществе, где худощавые черты лица являются идеальными как для мужчин, так и для женщин [Miller 2003]. Отвечая на вопрос о пользе физической силы для солдат, некоторые мои собеседники заявляли сразу, что для солдат физическая сила важна, но «как японцы» они особенно преуспеют благодаря «духовной силе», которая дает им возможность выстоять в трудных условиях. Это обращение к «духу» определенно является отсылкой к той другой военной организации, с образом которой до сих пор борются старые военнослужащие – к Императорской армии.

ТЕНЬ ИМПЕРАТОРСКОГО СОЛДАТА

Военнослужащие Сил самообороны не могут полностью избежать пассивного или активного участия в тихих, но настойчивых дебатах об истоках Сил самообороны, берущих начало в Императорской армии. Это неизбежно, потому что их внутренняя связь с Императорской армией влияет на то, к какой мужественности они стремятся, на их чувство собственного достоинства, на то, как они относятся к японскому государству и Силам самообороны в целом, на их представления о своей роли в японском обществе. Это участие в дебатах напрямую проявляется в языке, который они используют. Слияние с широкими кругами общества позволяет им часто переключаться с откровенно военного языка на гражданский. Между собой военнослужащие используют язык, типичный для военных всего мира. Однако в разговоре с посторонними они обращаются к формам речи, почти полностью созданным после окончания Второй мировой войны. Этот особый военный язык был предназначен для того, чтобы сломать традицию и разорвать связи как со старыми имперскими структурами [Humphreys 1995], так и с формулировками, заимствованными у немецких военных [Low 2003: 83]. Силам самообороны были придуманы новые термины для обозначения званий, родов войск, воинских подразделений и т. п. Часть этих новых терминов пришла из американской военной лексики. Различные метафоры и эвфемизмы призваны приблизить Силы самообороны к гражданским организациям [Hook 1996: 152]; аналогичный процесс изобретения для вооруженных сил новых терминов происходил и в Германии. Например, на официальном языке военнослужащие называются не солдатами (хэйси, сэнси или гундзин), а просто «специальными государственными служащими» (токубэцу сёку кокка комуин) или «членами группы или отряда» (тайин). Соответственно, когда в публикациях МОЯ упоминаются солдаты других стран, используется термин хэйси, например Бэйгун хэйси («американский солдат») или Росия-гун хэйси («российский солдат»), в то время как японские солдаты последовательно именуются тайин («член группы»). Это различие непреднамеренно подчеркивает проблематичный статус военнослужащих, поскольку они одновременно похожи на других государственных служащих (и наемных работников), но в то же время являются особенными и отличными от них. Та же логика применима к военной технике, званиям и названию подразделений. Практически не используются такие слова, как «военные самолеты», «истребители» или «боевые самолеты». Их называют «особыми самолетами» (токубэцу хикоки). Ранг обычно обозначается такими причудливыми числовыми определениями, как «наземная помощь первого ранга» (итто рикуса) для армейского полковника, «наземная